О, вы не знаете, какое мужество требуется женщине для того, чтобы запретить себе думать о роскошных нарядах, вы не знаете, какие бесчисленные и непреодолимые искушения ей постоянно приходится преодолевать! Проявлять здравомыслие, когда речь идет об украшениях, значит выказывать величие души! Пройти мимо завлекательной витрины, увидеть в ней восхитительную ленту небесно-голубого или лилового цвета, ленту, властно притягивающую восхищенный взор; пожирать глазами эту очаровательную добычу; предаваться химерическим мечтаниям на ее счет; мысленно украшать себя сделанными из нее бантами и рассуждать так: «Две розетки в волосы, широкую ленту пустить на пояс, а узкую — на пелерину и на рукава…» — а затем внезапно положить конец преступным грезам, упрекнуть себя за них как за страшное злодеяние и в отчаянии бежать от ленты-искусительницы, даже не спросив о ее цене, — для одного этого потребно больше душевных сил, чем для самых страшных сражений; однажды нам довелось услышать короткую фразу, полную стоической покорности судьбе и благородного смирения, и фраза эта тронула наше сердце сильнее, чем все самые прекрасные речи героинь Спарты и Рима. Некая женщина собиралась ехать на великолепный бал и выбирала цветы[451]. С восхищением осмотрев модные венцы, такие очаровательные, такой прелестной формы, она спросила их цену. Красивые, нежные цветы в нынешнем году очень дороги, и высокая цена отпугнула женщину. Печально положив венец из роз на прилавок, она произнесла: «Это слишком дорого; я надену старую гирлянду».
Старую гирлянду! Чувствуете ли вы, какой болью, какой душераздирающей покорностью судьбе проникнуты эти два слова: старую гирлянду? Невозможно слышать эти слова без слез.
Да, женщины выиграли в нравственности, но проиграли в прелести. Странная вещь! они сделались гораздо более добродетельными, но при этом стали куда менее могущественными; все дело в том, что они сильны не когда совершают поступки, а когда оказывают влияние; женщины не созданы для того, чтобы действовать, они созданы для того, чтобы командовать, или, говоря иначе, для того, чтобы вдохновлять: советовать, препятствовать, просить, добиваться — вот их призвание; принимаясь действовать, они от этого призвания отрекаются. Женщина царствует, но не правит[452], — применительно к королям эта максима не значит ровно ничего, но применительно к женщинам говорит очень много.
Однако для того, чтобы царствовать, женщины, как и короли, должны чаровать окружающих; между тем, к несчастью, ни женщины, ни короли сегодня никого не чаруют; говоря о женщинах, мы имеем в виду женщин, принадлежащих большому свету, ибо актрисы, например, чаруют многих, выходя на сцену, отчего мужчины, по-видимому, и отдают предпочтение им, безжалостно пренебрегая остальными.
Если светские женщины, некогда обожествляемые поклонниками, сегодня, как мы только что сказали, никого не чаруют, не стоит их в этом упрекать: они не виноваты. Они не утратили свою способность очаровывать, они великодушно принесли ее в жертву.
Между тем, да простят нам эти тонкости, чаровать можно двумя способами: пленяя и соблазняя. Отсюда два вида любви: одна нисходит с неба, другая излетает из ада.
Следовательно, и женщины, которых любят, должны делиться на две категории: женщины-ангелы и женщины-демоны; невинные девы под покрывалом, увенчанные лилиями, и вакханки, увенчанные виноградной лозой; те, которые нежно поют, аккомпанируя себе на лире, и те, которые неистово пляшут, потрясая тирсом и бубном; те, кого любят с восторгом, и те, кого обожают с упоением; первые — чаровницы добрые, вторые — чаровницы злые, однако и те и другие равно идеальны, равно окутаны тайной, равно боготворимы, равно величественны, равно всемогущи, первые благодаря почтению, которое внушают, вторые — благодаря ужасу, который вселяют. Ибо, как вам хорошо известно, страх любви не помеха, и чаровницы обеих категорий умеют пробуждать самые пленительные опасения. Мужчины трепещут перед женщинами-ангелами: одного слова довольно, чтобы ранить их тонкую натуру, одного неосторожного движения довольно, чтобы заставить их обратиться в бегство, и сама возможность их прогневить рождает в душе сладостный испуг. — Мужчины трепещут и перед женщинами-демонами: они боятся и себя, и их; эти женщины, чьи страсти не знают узды, чья гордость ревнива, а гнев неукротим, пленяют сердца влюбленных ощущением грозной опасности.
451
В фельетоне от 28 апреля 1844 г. Дельфина описывает элегантные уборы, вошедшие в моду в этом сезоне: гирлянда из розовых бутонов, которую носят, сдвинув почти на затылок, и такой же букет на поясе — все из живых цветов. Вид прелестный, признает Дельфина, однако обыкновение украшать живыми цветами бальные туалеты она все-таки не одобряет: «К концу бала цветы вянут, розы чернеют, камелии желтеют, фиалки белеют, листья уныло клонятся долу; при входе на бал прическу вашу украшает гирлянда, а при отъезде с бала — салат; вы именуете это живыми цветами, а на самом деле цветы эти — то ли засахаренные, то ли маринованные, и мы предпочитаем им цветы искусственные; лучше рукотворная красота, чем натуральное уродство». Вдобавок, добавляет Дельфина, у живых цветов есть еще один существенный недостаток: они мокрые, и из-за этого локоны очень быстро теряют форму! (2, 247). 13 июня 1840 г. в описании утреннего бала Дельфина также касается манеры украшать себя цветами: «Если перед танцем дама снимет шляпу, голову ее должна венчать гирлянда из цветов, причем цветов живых; явиться утром в венце из искусственных цветов было бы непростительной ошибкой; впрочем, никто об этом и не помышляет. Гирлянду надо надеть так, чтобы она имела прелестный вид и под шляпой, и без шляпы. Ухищрения поистине адские» (1, 671).