Те, кто побывал на балу у графини Мерлен, могли также насладиться лицезрением двух индейских вождей: наряжены эти два дикаря были очень хорошо, но вот одеты очень плохо. Все кругом восхваляли их костюм за чрезвычайную достоверность. Охотно допускаем, что эти суждения справедливы, однако не можем не заметить, что мало кто из тех, кто судил о копии, видел оригинал; что же касается этой копии, то материи на нее пошло немного: несколько кусочков желтого полотна и несколько серых перьев. Возьмите старую перяную метелку и пару льняных лент — и вы тоже сможете завести себе костюм из драгоценной индейской ткани. Не обошлось и без украшений, а именно рыбьих косточек и собачьих костей, носорожьих рогов и орлиных клювов, ястребиных когтей и тигриных клыков, акульих челюстей и крокодильих слез… Так вот, красотой все это не блистало; самые захудалые брильянты производят куда больше впечатления, чем редкости такого рода. Вдобавок, как вы сами понимаете, дамам в газовых платьях с кружевными оборками соседство дикарей, вооруженных костями, когтями и клыками, сулит множество неудобств! Дикарские украшения оказались увлекательны сверх меры: танцуя, новоявленные индейцы то и дело увлекали за собой трех или четырех партнерш разом, что не могло не внести путаницу в фигуры танца. «О как несносны эти дикари! — воскликнула одна молодая женщина, чей газовый шарф только что зацепился за браслет из орлиных клювов. — О как они несносны!..» Тут она заметила адмирала де ла Сюза, который только что снял маску, и учтиво осведомилась у него: «Любезнейший адмирал, вы объехали весь свет: не можете ли вы указать им какой-нибудь необитаемый остров?» Дикари наши, как и подобает всем добропорядочным дикарям, отличались яркими татуировками. У одного из них физиономия была желто-красная, а у другого — в желто-черно-зеленую полоску, точь-в-точь китайская тафта. Пожалуй, в их наряде то была единственная материя, радовавшая глаз.
Кстати о татуировках: говорят, что однажды придворные медики короля Швеции[567], собравшись пустить ему кровь, обнаружили на августейшем предплечье три слова: «Свобода, равенство или смерть!» Изумление докторов не знало предела. Карл XIV так давно сделался королем, что все успели позабыть о временах, когда он был всего лишь героем, королем же он сделался столь замечательным, что трудно вообразить себе времена, когда он был не менее замечательным республиканцем. Но какое же, право, удивительное это зрелище: король с татуировкой, превозносящей свободу! Вся история нашего века заключена в этой фразе: «Свобода, равенство или смерть!» В наши дни именно этот девиз приводит человека на престол[568]. […]
На бульварах карнавал был печален и уродлив. Бедные дети томились в колясках или шлепали по отвратительной снежной кашице, своего рода черному мороженому, леденившему им ноги, — все ради того, чтобы посмотреть на маски; они с плачем призывали их, но маски не появлялись; чтобы утешить детей, родители выискивали в толпе смешные фигуры и указывали на них детям, говоря: «Вот тебе маска!» Особенный успех имели родители друзей… По-настоящему великолепен был в этом году только жирный бык персикового цвета — прекрасный цвет для жертвы.
Хозяйки серьезных и степенных салонов, желая слегка развлечься и доказать самим себе, что на дворе карнавал, приглашали Левассора. Его озорные песенки пользуются в элегантном мире чрезвычайной популярностью. Чем роскошнее убранство салона, чем богаче обои, чем дороже брильянты, чем непреклоннее пожилые дамы, чем неприступнее молодые женщины и чем неинтереснее юноши, тем с большим восторгом принимают в таком салоне «Биби на молитве» и «Тити в театре». Примечательно, что особы самые надменные забавляются исключительно вещами, их недостойными; все остальное они считают ниже своего достоинства[569].
Дамы, именуемые синими чулками, оставались во время карнавала нелюдимы и суровы, что само по себе смешно[570]. В комнате, обставленной самым странным образом, при зыбком свете полупогасшей лампы женщины с невообразимыми прическами изводили друг друга заунывными александринами… О хитроумный карнавал, ты простираешь свою власть даже над теми, кто знать тебя не желает!
Мы не станем рассказывать вам, как проходил карнавал в палате и в Опере. Почтение к приличиям накладывает на наши уста печать молчания.
567
Речь идет о Жане-Батисте Бернадоте, республиканском генерале, а затем наполеоновском маршале; в 1810 г. шведские Генеральные штаты избрали Бернадота наследным принцем Швеции (так как шведский король Карл XIII был бездетным), а в 1818 г., после смерти Карла XIV, Бернадот стал королем Швеции и Норвегии под именем Карла XIV.
568
В следующем фельетоне, 10 марта 1844 г., Жирарден приводит опровержение, полученное ею от бывшего адъютанта Бернадота барона Мерже: «Кровавые слова
569
7 марта 1847 г. Жирарден продолжает эту тему: если раньше комика Левассора слушали во время карнавала, то теперь набожные дамы из Сен-Жерменского предместья не чураются его песенок и во время поста; они приглашают Левассора на благотворительные концерты: «прежде он был скоромным, а теперь сделался постным» (2, 447).
570
Объект иронии Дельфины — те женщины (предшественницы современных феминисток), которые борются за свои гражданские права, но при этом забывают о собственной женственности (ср. примеч. 108 /В файле — примечание № 218 —