Этот костюм отнюдь не портил осанки Родольфа, являвшей собой редкое сочетание грации, гибкости и силы.
Наша современная одежда так безобразна, что можно только выиграть, сменив ее на самое заурядное платье.
Людоедка мирно отдыхала на пороге кабака, когда подошел Родольф.
— Я к вашим услугам, молодой человек. Вы, верно, пришли за сдачей со своих двадцати франков? — проговорила она с оттенком почтительности, не решаясь «позабыть» о том, что накануне победитель Поножовщика бросил на ее стойку луидор. — Вам причитается семнадцать ливров десять су... Да, вот еще что... Вчера вас спрашивал высокий, хорошо одетый мужчина; на ногах у него были шикарные сапожки, а под руку он вел маленькую женщину, переодетую мужчиной. Они пили с Поножовщиком мое лучшее вино из запечатанной бутылки.
— А, так они пили с Поножовщиком! И о чем они с ним говорили?
— Я неправильно сказала, что они пили, они лишь пригубили вино и...
— Я спрашиваю тебя, что они говорили Поножовщику.
— Они разговаривали о том о сем... О Красноруком, о ведре и ненастье.
— Они знают Краснорукого?
— Нет, напротив, это Поножовщик говорил им, что это за птица, и рассказывал, как вы его самого побили.
— Ладно, не об этом толк.
— Так вернуть вам сдачу?
— Да... И я возьму с собой Певунью, чтобы провести с ней день за городом.
— О, это невозможно, мой милый.
— Почему?
— Ведь она может не вернуться, правда? А все, что на ней надето, принадлежит мне, не считая двухсот двадцати франков, которые она задолжала мне за еду и квартиру, с тех пор как живет у меня; не будь она такой честной девочкой, я не пустила бы ее дальше угла этой улицы.
— Певунья должна тебе двести двадцать франков?
— Двести двадцать франков десять су... Но вам-то какое дело до этого, парень? Уж не собираетесь ли вы уплатить за нее? Не разыгрывайте из себя милорда!
— Получай! — сказал Родольф, бросая одиннадцать луидоров на оцинкованную стойку Людоедки. — Теперь, сколько стоит тряпье, в которое она одета?
Изумленная старуха рассматривала один за другим луидоры, всем своим видом выражая сомнение и недоверие.
— Черт побери! Неужто ты думаешь, что я даю тебе фальшивые деньги? Пошли обменять золотые монеты, и покончим с этим делом... Сколько стоит тряпье, которое ты даешь напрокат этой несчастной девушке?
Раздираемая различными чувствами — желанием заключить выгодную сделку, удивлением, что у рабочего может быть столько денег, опасением попасть впросак и надеждой заработать еще больше, Людоедка некоторое время молчала.
— Ее тряпье стоит по меньшей мере... сто франков, — сказала она наконец.
— Такие обноски? Полно!!! Ты оставишь себе вчерашнюю мелочь, и я дам тебе еще один луидор, и ни гроша больше. Позволить тебе так бессовестно обдирать меня значило бы обкрадывать бедняков, которые имеют право на подаяние.
— В таком случае, мой милый, я оставляю за собой это тряпье: Певунья не выйдет отсюда; я вольна продавать мои вещи за угодную мне цену.
— Пусть в аду Люцифер воздаст тебе по заслугам! Вот деньги, ступай и приведи Певунью.
Людоедка забрала золото, подумав, что рабочий совершил кражу или получил наследство, и сказала ему с гаденькой улыбкой:
— А почему бы, сынок, вам самому не сходить за Певуньей?.. Это доставит ей удовольствие... Честное слово мамаши Наседки, вчера она здорово пялила на вас глаза!
— Ступай за ней сама и скажи, что я повезу ее в деревню... и ни слова больше. Главное, чтобы она не знала, что я уплатил ее долг.
— Это еще почему?
— Не все ли тебе равно?
— В самом деле, мне это безразлично, я предпочитаю, чтобы она по-прежнему считала себя в моей власти...
— Да замолчишь ли ты наконец? Ступай!..
— О, какой злюка! Жалею тех, с кем вы не в ладах... Хорошо! Иду... иду...
И Людоедка поднялась на чердак. Несколько минут спустя она вернулась.
— Певунья не хотела мне верить; она покраснела как рак, когда узнала, что вы здесь... А когда я разрешила ей провести день за городом, мне показалось, что она сошла с ума; в первый раз в жизни она чуть не бросилась мне на шею.
— Это от радости... что покидает тебя.
В эту минуту в залу вошла Лилия-Мария, одетая, как и накануне: платье из коричневого бомбазина, оранжевая шаль, завязанная на спине, и головная косынка в красную клетку, позволяющая видеть лишь две толстые белокурые косы.
Она вспыхнула, увидев Родольфа, и смущенно опустила глаза.
— Не согласитесь ли вы, детка, провести со мной целый день за городом? — спросил Родольф.
— С большим удовольствием, господин Родольф, раз мадам мне это разрешила.
— Я отпустила тебя, кисанька, в награду за хорошее поведение, которое украшает тебя... Ну же, поцелуй меня...