— Я обязан тебе жизнью, друг, и этот долг... я уплачу во что бы то ни стало... Ты — человек мужественный и, конечно, разделишь мои чувства... Я крайне встревожен состоянием Мэрфа, которого ты так отважно спас, и жажду жестоко отомстить тому, кто чуть не убил вас обоих.
— Понимаю, господин Родольф... Схватить вас, бросить в подземелье и отнести бесчувственного в погреб, чтобы утопить там... Право, Грамотей заслужил то, что ему причитается. Он признался мне, кроме того, что укокошил торговца скотом. Я не доносчик, но, дьявольщина! на этот раз я с легким сердцем схожу за полицией, чтобы она арестовала злодея!
— Давид, узнайте, пожалуйста, как чувствует себя Мэрф, — сказал Родольф, не отвечая Поножовщику. — И сразу возвращайтесь обратно.
— Не знаешь ли, парень, где находится Грамотей?
— Он в зале с низким потолком вместе с Сычихой. Вы пошлете за полицией?
— Нет...
— Вы хотите его отпустить?.. Ах, господин Родольф, не делайте этого; такое великодушие ни к чему... Я повторяю то, что уже говорил вам: он бешеный пес... Пожалейте прохожих!
— Он больше никого не укусит... не беспокойся!
— Вы куда-нибудь упрячете его?
— Нет, через полчаса он уйдет отсюда,
— Грамотей?
— Да...
— Один, без жандармов?
— Да...
— Он выйдет отсюда на свободу?
— На свободу...
— Один?
— Да, один.
— Но куда же он пойдет?
— Куда пожелает, — сказал Родольф со зловещей улыбкой, ужаснувшей Поножовщика.
Вернулся врач.
— Скажите, Давид... как Мэрф?
— Он дремлет... монсеньор, — грустно ответил тот, — дышит все так же тяжело.
— Положение серьезное?
— Очень серьезное, монсеньор... И все же надежда не потеряна.
— О Мэрф! я отомщу!.. Отомщу!.. — воскликнул Родольф с холодным гневом и, обращаясь к врачу, добавил: — Давид, на два слова.
И он что-то тихо сказал на ухо негру.
Тот вздрогнул.
— Вы колеблетесь? — спросил Родольф. — Однако я, часто говорил с вами о своем намерении. Пришло время выполнить его...
— Я не колеблюсь, монсеньор... Я одобряю ваше намерение... Оно предполагает коренную реформу уголовного кодекса, достойную рассмотрения крупнейших криминалистов, ибо такое наказание было бы одновременно... простым... жутким... и справедливым... И как раз в этом случае его следовало бы применить. Не считая злодеяний, за которые этот негодяй был осужден на пожизненные каторжные работы... он совершил еще три преступления: убийство торговца скотом, покушение на жизнь Мэрфа... и на вашу жизнь... Кара справедлива...
— Кроме того, перед ним откроются неограниченные возможности раскаяния... — заметил Родольф. — Хорошо, Давид... вы поняли меня...
— Мы трудимся ради одной и той же цели... Монсеньор,. Помолчав немного, Родольф сказал:
— И пять тысяч франков обеспечат его, не так ли, Давид?
— Безусловно, монсеньор.
— Вот что, милый, — сказал Родольф ошеломленному Поножовщику, — мне надо поговорить с господином Давидом, а тебя я попрошу сходить в соседнюю комнату... там, на письменном столе, лежит красный бумажник, возьми из него пять тысяч франков и принеси их мне.
— Для кого же эти пять тысяч франков? — невольно вскричал Поножовщик.
— Для Грамотея... И ты велишь сразу же привести его сюда.
Глава XXI.
НАКАЗАНИЕ
Сцена происходит в ярко освещенной гостиной, обитой красной тканью.
Родольф, одетый в длинный черный бархатный халат, который подчеркивает бледность его лица, сидит за большим, покрытым скатертью столом. На столе лежат всевозможные вещи: два бумажника: один был украден Грамотеем у Тома в Сите, другой принадлежит самому похитителю; цепочка из поддельного золота с крошечным скульптурным изображением святого духа из лазурита, стилет, еще покрытый пятнами крови Мэрфа, отмычка, которой была отперта калитка, и, наконец, пять билетов по тысяче франков, принесенные Поножовщиком из соседней комнаты.