— А вот еще двадцать су, госпожа Пипле; у вас такой замечательный способ сводить счеты за выданные авансом деньги, что мне хочется поблагодарить вас за него.
— Двадцать су? Вы дарите мне двадцать су?.. Но за что же? — воскликнула г-жа Пипле, испуганная и удивленная столь неслыханной щедростью.
— Примите эти деньги как часть задатка за комнату, если я ее сниму.
— В таком случае, я согласна, но я предупрежу Альфреда.
— Разумеется, а вот и второе письмо: оно адресовано господину Сезару Брадаманти.
— Да... это зубодер с третьего этажа... Я положу конверт в письменный сапог.
Родольфу показалось, что он ослышался, но г-жа Пипле пресерьезно бросила письмо в старый сапог с отворотами, висящий на стене.
Родольф с удивлением взглянул на нее.
— Что это? — сказал он. — Вы кладете письмо в...
— Ну да, сударь, я кладу его в письменный сапог. Таким манером ни одна записка не потеряется; когда жильцы приходят домой, Альфред или я вытряхиваем сапог, сортируем корреспонденцию и каждый получает свое любовное письмецо.
— В вашем доме все так хорошо устроено, что мне еще больше захотелось поселиться в нем; этот сапог для писем особенно восхищает меня.
— Бог ты мой, все очено просто, — скромно, сказала г-жа Пипле. — У Альфреда остался старый непарный сапог, и мы почли за лучше.е использовать его на благо жильцов.
С этими словами привратница распечатала письмо, которое было ей адресовано; повернув его и так и этак, она в замешательстве обратилась к Родольфу:
— Обычно Альфред читает мои письма вслух, я-то читать не умею; не могли бы вы, сударь... быть для меня тем, чем бывает Альфред?
— С удовольствием, если дело касается этого письма, — ответил Родольф, которому очень хотелось узнать, что представляет собой корреспондент г-жи Пипле.
«Завтра в пятницу, в одиннадцать часов утра, хорошенько протопите камин в обеих комнатах, протрите зеркала, и снимите чехлы с мебели и, главное, не поцарапайте позолоту, когда будете вытирать пыль.
Если я случайно задержусь и некая дама зайдет сюда, с прогулки и спросит меня под именем г-на Шарля, проводите ее в мою квартиру, ключ от которой возьмете с собой отдадите мне, когда я приду».
Несмотря на довольно неуклюже составленную записку, Родольф прекрасно понял суть дела и спросил у привратницы:
— А кто занимает второй этаж?
Старуха приложила желтый морщинистый палец к своей отвислой губе.
— Молчок... это все любовные шашни, — ответила она с лукавым смешком.
— Я спрашиваю вас об этом, милая госпожа Пипле... ведь, прежде чем поселиться в вашем доме... хочется знать...
— Понятно... Скажи мне, с кем ты знаком, и я скажу, кто ты.
— Я как раз хотел привести эту пословицу.
— Впрочем, могу вам сообщить все, что об этом знаю, а энаю я не так уж много... Месяца полтора тому назад пришел обойщик, осмотрел второй этаж, который как раз пустовал, спросил его цену и на следующий день вернулся с красивым молодым блондином: маленькие усики, крест Почетного легиона, хорошая белая рубашка. Обращаясь к нему, обойщик говорил «ваше благородие».
— Так, значит, он военный?
— Военный! — сказала г-жа Пипле, пожимая плечами. — Полноте! С таким же успехом Альфред мог бы выдавать себя за швейцара.
— Так кто же он?
— Да состоит кем-то при штабе городской полиции; обойщик величал его «благородием» из подхалимства. Ведь и Альфреду льстит, когда его называют швейцаром. Наконец, когда офицер (мы знаем его только под этим именем) все осмотрел, он сказал обойщику: «Ладно, мне это подходит, повидайтесь с хозяином. И отделайте комнаты». «Да, ваше благородие...» И обойщик подписал с Красноруким арендный договор на свое имя, уплатив ему за полгода вперед: видно, молодой человек не хочет, чтобы знали, кто он такой. Тут же пришли рабочие, все перевернули вверх дном, привезли диваны, шелковые занавески, зеркала в позолоченных рамах, великолепную мебель: теперь на втором этаже стало так же красиво, как в каком-нибудь кафе на бульварах! Не считая ковров, да таких толстых, мягких, что ходишь по ним, точно по звериным шкурам... Когда все было закончено, офицер пришел взглянуть, что получилось, и сказал Альфреду: «Не возьметесь ли вы содержать в порядке эту квартиру, протапливать ее время от времени и особенно к моему приходу, о котором я предупрежу вас письмом: бывать здесь я буду не часто». — «Да, ваше благородие», — ответил ему подлипала Альфред. «Скажите, сколько вы с меня возьмете?» — «Двадцать франков в месяц, ваше благородие». — «Двадцать франков, полноте, вы шутите, привратник!» И вот этот красавчик начинает торговаться, как какой-нибудь сквалыга, и мытарить простой народ из-за паршивой пятифранковой монеты, хотя только что выложил, не моргнув глазом, кучу денег за квартиру, в которой и жить-то не будет! Наконец мы все-таки выжали из него двенадцать франков! Право, тут поневоле взбеленишься! Грошовый офицеришка, чтоб тебе!.. Какая разница с вами, сударь! — продолжала привратница, с приятной улыбкой обращаясь к Родольфу. — Вы не выдаете себя за офицера, вид у вас самый неказистый, и все же вы сразу договорились со мной о шести франках.