— Монсеньор так великолепно изобразил нам Альфреда, его парадный зеленый костюм, бессменный цилиндр и менторский вид, — проговорил барон, — что я так и вижу, как он восседает в своей темной и закопченной привратницкой. Впрочем, смею надеяться, ваше высочество, что вы удовлетворены указаниями моего тайного агента. Этот дом на улице Тампль, по-видимому, оправдал ваши ожидания?
— Да, — ответил Родольф, — я нашел там даже больше того, что ожидал.
Он ненадолго умолк, чтобы прогнать тягостные мысли, вызванные опасениями по поводу маркизы д'Арвиль.
— Должен признаться в своем ребячестве, — продолжал он более веселым тоном, — я нахожу весьма пикантными эти различные роли: сперва я художник по раскраске вееров, сидящий в притоне на Бобовой улице, сегодня утром я коммивояжер, угощающий госпожу Пипле стаканчиком черносмородиновой наливки, а вечером один из тех, кто божией милостью царствует в этом дольнем мире и, получая сорок экю процентов с капитала, говорит «мои доходы» словно какой-нибудь миллионер, — заключил в виде отступления Родольф, намекая на весьма скромные размеры своего государства.
— Мало кто из миллионеров, монсеньор, наделен таким редким, таким поразительным здравым смыслом, как ваш обладатель «сорока экю», — сказал барон.
— Вы слишком добры, мой милый фон Граун; право, вы мне льстите, — продолжал Родольф с наигранным смущением.
Тут барон посмотрел на Мэрфа взглядом человека, который понял слишком поздно, что сказал глупость.
— Дорогой фон Граун, — продолжал Родольф с невозмутимой серьезностью, — я, право, не знаю, как оправдать ваше доброе мнение обо мне, а главное, как отплатить за вашу любезность.
— Монсеньор, умоляю вас, не утруждайте себя, — проговорил барон, упустивший из виду, что Родольф беспощадно мстил за лесть, которой не выносил.
— Право, барон, я не желаю быть в долгу у вас; вот, к сожалению, то единственное, что я могу сказать в ответ: клянусь честью, вам можно дать самоё большее двадцать лет; даже у Антиноя не было более пленительных черт лица, чем у вас.
— Прошу пощады, монсеньор!
— Взгляните на него, Мэрф: Аполлон Бельведерский и тот не сравнится с ним по изяществу и юношеской стройности фигуры.
— Монсеньор, я уже давно не делал такой глупости.
— А как ему идет эта пурпурная мантия!
— Монсеньор, больше со мной этого не случится.
— А золотой обруч, что удерживает, не скрывая их, завитки прекрасных черных волос, спускающихся на его божественную шею.
— Пощады, пощады, монсеньор, я, право же, раскаиваюсь, — проговорил несчастный дипломат с комическим отчаянием.
(Читатель, конечно, не забыл, что у пятидесятилетнего барона были пудреные курчавые волосы с проседью, широкий белый галстук, худое лицо и очки в золотой оправе).
— Ей-богу, Мэрф, ему не хватает только серебряного колчана за плечами и лука в руке, чтобы походить на победителя Пифона.
— Я хочу взять его под защиту, монсеньор; не обременяйте его всей этой мифологией, — проговорил, смеясь, эсквайр, — готов поручиться, что отныне он воздержится от лести, если новый герольштейнский словарь толкует таким образом слово «правда».
— Как, и ты туда же, старый друг? В такую минуту ты смеешь?.. .
— Монсеньор, мне жаль несчастного барона, и я хочу разделить его участь.
— Дорогой придворный угольщик, ваша преданность другу делает вам честь. Но, говоря серьезно, барон, как вы могли забыть, что я допускаю лесть только со стороны Харнейма и ему подобных? Скажу справедливости ради, что они неспособны говорить иначе: это как бы их визитная карточка; но человек с вашим вкусом и умом... фи, барон!
— Выслушайте меня, монсеньор, — решительно проговорил барон, — в вашем отвращении к похвалам есть немалая доля гордыни, да простит мне ваше высочество эти слова.
. — Превосходно, барон, такой язык мне больше по душе! Объясните, что вы подразумеваете под этим.
— Такое же чувство, монсеньор, испытывает хорошенькая женщина, говоря своим воздыхателям: «Бог ты мой, мне и самой известно, что я очаровательна; ваши похвалы скучны, они мне набили оскомину. Зачем утверждать то, что очевидно? Кто станет кричать на улице: солнце — источник света!»
— Это замечание, барон, более остроумно и более опасно. Итак, чтобы продлить ваши муки, признаюсь вам, что чертов аббат Полидори и тот не сумел бы лучше скрыть яд лести.
— Монсеньор, я умолкаю.
— Значит, вы больше не сомневаетесь, ваше высочество, что под обликом шарлатана скрывается аббат Полидори? — серьезно спросил Мэрф.
— Не сомневаюсь, ведь вы были предупреждены, что он недавно обосновался в Париже.