Несколько минут спустя она вернулась.
– Певунья не хотела мне верить; она покраснела как рак, когда узнала, что вы здесь… А когда я разрешила ей провести день за городом, мне показалось, что она сошла с ума; в первый раз в жизни она чуть не бросилась мне на шею.
– Это от радости… что покидает тебя.
В эту минуту в залу вошла Лилия-Мария, одетая, как и накануне: платье из коричневого бомбазина, оранжевая шаль, завязанная на спине, и головная косынка в красную клетку, позволяющая видеть лишь две толстые белокурые косы.
Она вспыхнула, увидев Родольфа, и смущенно опустила глаза.
– Не согласитесь ли вы, детка, провести со мной целый день за городом? – спросил Родольф.
– С большим удовольствием, господин Родольф, раз мадам мне это разрешила.
– Я отпустила тебя, кисонька, в награду за хорошее поведение, которое украшает тебя… Ну же, поцелуй меня…
И мегера приблизила к Лилии-Марии свое лицо в красных прожилках.
Превозмогая отвращение, бедная девушка подставила ей лоб для поцелуя, но Родольф локтем отбросил старуху к ее стойке, взял под руку Лилию-Марию и вышел из кабака под град проклятий мамаши Наседки.
– Будьте осторожны, господин Родольф, – сказала Певунья, – Людоедка, пожалуй, бросит вам что-нибудь в голову: она такая злая!
– Не беспокойтесь, детка. Но что это с вами? Вид у вас смущенный… печальный!.. Вы недовольны, что идете со мной?
– Напротив… но… но… вы взяли меня под руку.
– Что ж из этого?
– Ведь вы рабочий… И кто-нибудь может сказать вашему хозяину, что встретил вас со мной… Как бы это не повредило вам. Хозяева не любят, когда их подчиненные уходят с работы.
И Певунья осторожно высвободила свою руку.
– Идите один… я дойду вслед за вами до заставы… А как только мы очутимся за городом, я присоединюсь к вам.
– Ничего не бойтесь, прошу вас, – сказал Родольф, тронутый ее деликатностью, и снова взял под руку Лилию-Марию. – Мой хозяин живет далеко отсюда, к тому же мы наймем извозчика на Цветочной набережной.
– Как вам будет угодно, господин Родольф; я сказала так, чтобы не навлечь на вас неприятностей…
– Верю вам, спасибо. Но, скажите откровенно, вам все равно, куда ехать?
– Да, все равно, лишь бы это было за городом… В деревне так красиво… и так приятно дышать чистым воздухом! Знаете, за последние пять месяцев я ни разу не была дальше Цветочного рынка! И Людоедка лишь потому отпускала меня из Сите, что очень мне доверяет.
– А для чего вы ходили на рынок? Чтобы купить цветов?
– О нет, у меня не было на это денег; я ходила туда посмотреть на цветы, понюхать их… И в базарные дни, когда Людоедка разрешала мне провести полчаса на рынке, я чувствовала себя такой счастливой, что забывала обо всем.
– А когда вы возвращались к Людоедке… по этим гадким улицам?..
– Как вам сказать… Мне было еще более грустно, чем до прогулки… и я сдерживала слезы, чтобы не нарваться на побои. И знаете… кому я завидовала на рынке… очень завидовала?.. Молоденьким работницам, таким чистеньким, которые шли с рынка веселые-превеселые с горшком красивых цветов в руках.
– Я уверен, что, будь у вас на подоконнике несколько горшков с цветами, вы не чувствовали бы себя такой одинокой.
– Ваша правда, господин Родольф! Представьте себе, что однажды, на свои именины, Людоедка – она знала, что я люблю цветы, – подарила мне маленький розовый кустик. Если бы вы знали, как я была счастлива! Я даже перестала скучать, ей-богу! Я то и дело смотрела на свою розочку… Забавлялась, считая ее листики, бутоны. Но в Сите плохой воздух, два дня спустя розочка стала желтеть. Тогда… Но вы станете смеяться надо мной, господин Родольф.
– Нет, нет, продолжайте.
– Так вот, я попросила у Людоедки позволения гулять с моей розочкой, как я гуляла бы с ребенком. Да, я ходила с ней на набережную, воображая, что ей полезно побыть с другими цветами, на свежем, хорошем, душистом воздухе; я смачивала ее поблекшие листочки в чистой воде, потом я вытирала их и на четверть часа выставляла цветок на солнце… Дорогая моя розочка никогда не видела солнца в Сите… впрочем, как и я… ведь на нашей улице солнце не опускается ниже крыши… Наконец я возвращалась… Уверяю вас, господин Родольф, что благодаря этим прогулкам моя розочка прожила на десять дней больше, чем прожила бы без них.
– Охотно верю, и, конечно, для вас было большой потерей, когда она погибла.
– Да, я оплакивала ее, это было для меня настоящим горем… И вот что, господин Родольф, раз вы понимаете, что можно любить цветы, я могу сказать вам одну вещь. Так вот, я питала нечто вроде благодарности… Ну, теперь вы непременно посмеетесь надо мной…