– Понимаю. А если, напротив, дело ждало вас в Париже?
– Мы добрались бы до заставы Этуаль по дороге Восстания и по аллее Вдов.
– Да, это рядом. Из Сент-Уена вам было рукой подать до обеих операций… ловко придумано. Теперь мне ясно присутствие Поножовщика в Сент-Уене… Итак, мы говорили, что дом на аллее Вдов будет пустовать до послезавтра…
– Да… за исключением привратника.
– Само собою разумеется… И это выгодная операция?
– Сестра говорила мне о шестидесяти тысячах франков золотом в кабинете хозяина дома.
– И вам знакомо расположение комнат в доме?
– Как нельзя лучше… сестра работает там уже год… И постоянно говорит об огромных суммах, которые хозяин берет из банка, чтобы вложить их в дело; вот я и надумал. Только сторож там человек здоровенный, и мне пришлось обратиться к Поножовщику… Он долго ломался, потом было согласился… но увильнул… Впрочем, он не такой человек, чтобы мог продать друга.
– Да, в нем есть кое-что хорошее. Вот мы и пришли. Не знаю, как у вас, но у меня на воздухе разыгрался аппетит…
Сычиха ждала их на пороге кабачка.
– Вот сюда, сюда, – проговорила она, – проходите, пожалуйста! Я заказала завтрак.
Родольф хотел пропустить разбойника перед собой: для этого у него были особые основания… но Грамотей так настойчиво отказывался от этого знака внимания, что Родольф прошел первым. Еще не садясь за стол, Грамотей тихонько постучал по обеим перегородкам, чтобы убедиться в их толщине и звуконепроницаемости.
– Здесь не придется говорить слишком тихо, – сказал он, – перегородки не тонкие. Нам все подадут сразу, и никто не побеспокоит нас во время беседы.
Служанка принесла все, что было заказано.
Прежде нежели дверь за ней затворилась, Родольф заметил угольщика Мэрфа, степенно расположившегося в соседнем кабинете.
Помещение, в котором происходила описываемая нами сцена, было длинное, узкое, с единственным окном, которое выходило на улицу и находилось как раз против двери.
Сычиха села спиной к окну, Грамотей и Родольф поместились на двух противоположных концах стола.
Как только служанка вышла, разбойник встал из-за стола, взял свой прибор и сел рядом с Родольфом так, чтобы скрыть от него дверь.
– Беседовать так будет удобнее, – сказал он, – нам не придется повышать голос.
– И, кроме того, вы хотите отгородить меня от двери и помешать уйти… – холодно возразил Родольф.
Грамотей утвердительно кивнул, затем наполовину вытащил из кармана своего редингота длинный, круглый стилет, толщиной с большое гусиное перо, деревянная ручка которого была зажата в его волосатой руке.
– Видите?
– Да.
– Совет знатокам…
И, насупив брови движением, от которого сморщился его лоб, широкий и плоский, как у тигра, он сделал выразительный жест.
– И можете мне поверить. Я сама наточила ножичек моего муженька.
С поразительной непринужденностью Родольф вынул из-под блузы двуствольный пистолет и, показав его, снова спрятал в карман.
– Прекрасно… Мы оценили друг друга. Но вы недооценили меня… Давайте предположим невозможное: если за мной явится полиция, я вас убью вне зависимости от того, кто устроил мне эту ловушку.
И он бросил свирепый взгляд на Родольфа.
– А я тут же накинусь на него, чтобы помочь тебе, Чертушка, – воскликнула Сычиха.
Родольф ничего не ответил; пожав плечами, он налил стакан вина и осушил его.
Хладнокровие Родольфа произвело впечатление на Грамотея.
– Я только хотел предупредить вас…
– Ладно, ладно, спрячьте в карман вашу шпиговальную иглу, здесь нет цыпленка для шпиговки. Я старый петух, и у меня острые шпоры, приятель, – сказал Родольф. – А теперь поговорим о делах.
– Хорошо, поговорим о делах. Но не отзывайтесь дурно о моей шпиговальной игле: она не производит шума и не привлекает внимания.
– И свое дело делает чисто, правда, Чертушка? – добавила Сычиха.
– Кстати, – обратился Родольф к Сычихе, – правда ли, что вам известны родители Певуньи?
– Мой муж положил в бумажник высокого господина в черном два письма, в которых говорится об этом, но девчонка их не увидит… Скорее я собственноручно вырву у нее глаза… О, когда она появится в кабаке, ее песенка будет спета…