Тот по-прежнему не отвечал ни слова.
— Сударь, — сказал Жак, — я решился безусловно подчиняться вашим приказаниям. Судите сами, послушен ли я, даю ли я вам какой-нибудь повод ждать от меня попыток к сопротивлению? Пожалуйста, ответьте мне! Вы себе представить не можете, как озадачивает и пугает меня все случившееся! Несколько часов тому назад я был в камере смертников в ожидании казни. Я думал, что меня отправят в другую тюрьму. Это же помещение, как ни скверно оно, все-таки не похоже на место заточения. Отчего вы отказываетесь отвечать намой вопросы? Какая бы участь ни ждала меня, я безропотно покорюсь ей, но эта неизвестность тяжелее самой ужасной действительности. Еще раз спрашиваю, где я?
Все время, пока Жак говорил, конвоир не спускал с него глаз.
— Сударь,— решился он наконец ответить, — я не могу удовлетворить ваше любопытство. Только знайте, что верные и преданные друзья пекутся о вас. Вам нужно вооружиться терпением. Отныне вы вступаете в новую жизнь, к которой должны подготовиться с чувством полной покорности.
— Одно слово. Вы не отправляете меня на галеры?
— Нет, — отвечал тот с какой-то странной усмешкой.
— В таком случае, я покоряюсь своей участи, — почти радостно произнес Жак, ободренный словами своего спутника.
Он бросился на постель. Вино, которого он так давно не пил, совершенно затуманило ему голову.
Он пытался бороться со сном, но напрасно: усталость и вино взяли верх.
Сторож поместился у него в ногах на соломенном стуле.
Сколько времени оставался Жак в этом положении, он и сам не мог ответить. Когда он проснулся, то снова был уже в карете. Напротив него снова сидел его бесстрастный спутник.
Жак чувствовал в голове какую-то страшную тяжесть, как будто сон его был следствием употребления наркотиков.
Был уже день. В карету проникал свежий воздух, показавшийся ему удивительно резким.
Какой-то странный шум поразил его слух. Казалось, это был чей-то громкий и звонкий голос, далеко разносившийся в воздухе. Карета медленно подвигалась вперед. Можно было подумать, что она подымается вверх по крутому склону.
— Где мы? — спросил Жак.
— Скоро приедем на место, — отвечал незнакомец. — Имейте терпение.
И в самом деле, не прошло и часа, как карета снова остановилась. Незнакомец опять отвел Жака в какую-то хижину и так же тщательно, как и прежде, запер дверь.
В комнате, где они теперь очутились, было всего одно окно, из которого открывался чудесный вид. Жак бросился к окну. Незнакомец его не удерживал.
Невольный крик восторженного удивления вырвался из груди молодого человека. Великолепное зрелище представилось его глазам.
Как нам известно, Жак никогда еще не выезжал из Парижа, и вдруг теперь перед ним возник необъятный, величественный океан, окаймленный лишь далекой линией горизонта.
Хижина, где он находился, стояла на вершине высокой крутой скалы, извилистыми уступами спускавшейся к песчаному берегу, на который с глухим однообразным шумом набегали волны.
Наступал вечер. Мрак ложился на воду, и серебристые гребни волн вспыхнули еще ярче в лучах заката.
Вдали, красноватое, как зарево пожара, закатывалось солнце и золотистый диск его походил на одно из фантастических животных, созданных восточной фантазией. Широкие пурпурные линии пересекали волны. Казалось, будто кровавые ручьи пробивали себе дорогу сквозь свинцовую массу скал. Слышалось завывание ветра. Под напором его море сильно волновалось и брызги пены, подобно белому пуху, высоко взлетали кверху.
Жак, очарованный, не мог отойти от окна, не мог отвести глаз от этой восхитительной картины.
Торжественный голос природы проникал ему прямо в душу. В нем снова воскресло желание жить, снова вспыхнула надежда. Полной грудью вдыхал он свежий воздух, обновлявший все его существо.
Он ни о чем больше не думал, ни о чем не спрашивал. Какое-то бесконечное наслаждение охватило его: он" забыл все свое горе, все свои страдания и упивался воздухом свободы, который пьянил и оживлял его.
Море является превосходным символом Бесконечного. Это жизнь в ее самом широком проявлении! Какое пробуждение для того, кто уже собирался умереть! Мрак уступил место яркой заре, гробница раскрылась, чтобы дать доступ дыханию жизни! Жак полностью отдавался этим грандиозным впечатлениям.
Перегнувшись всем туловищем в окно, как будто желая выскочить вон, он подставлял ветру свою смелую голову, уже не пылавшую лихорадочным жаром. Исчезло то нравственное оцепенение, которое сковывало его до сих пор. И Жак не переставал шептать:
— Жить, жить!
Он смотрел, как гасли один за другим последние лучи заходящего солнца и как мрак постепенно спускался на море.
— Пойдемте! — раздался позади него громкий голос.— Уже пора!
Он вздрогнул и быстро обернулся.
Перед ним стоял его спутник.
Жак невольно схватился за голову. Он совершенно забыл, где находится. Сердце его болезненно сжалось. Значит, это была только мечта о свободе!
— Пойдемте же! — повторил незнакомец.
Жак машинально последовал за ним. Они молча вышли из дома.
В этот раз он был уже без наручников.
На узкой тропинке, идущей вдоль вершины горы, возникли какие-то двое мужчин в матросских костюмах,
Эта новая сцена заинтересовала Жака. Но он был так взволнован, что и не подумал даже расспрашивать своего спутника, что были это за люди. Быстро спустился он по склону горы. Минут через пять все четверо были уже на берегу.
Там их ожидала шлюпка.
Когда они сели в нее, спутник Жака дал сигнал. Матросы дружно взялись за весла, и шлюпка легко и быстро понеслась по волнам.
Молодой человек испытывал какую-то детскую радость. С веселой улыбкой глядел он на воду, забавляясь раскачиванием шлюпки, которая то сильно погружалась в волны, то снова взлетала на их гребни. Весла дружно рассекали воду, и Жак любовался белыми брызгами, которые при каждом движении весел взлетали и снова падали в море, подобно алмазам сверкая в ночной мгле.
Их плавание было непродолжительным. Шлюпка обогнула один из утесов, имевший вид гигантского медведя. На берегу темными силуэтами виднелась группа домиков. Кое-где в окнах мерцали огоньки.
Шлюпка причалила к берегу. По знаку своего проводника Жак спрыгнул на землю.
Они двинулись в путь по узким, довольно грязным переулкам. На низеньких воротах жалких домишек висели рыбачьи сети.
Воздух был теплый, влажный, ароматный, каким вообще отличаются портовые города.
Наконец они добрались до довольно широкой площади и остановились перед прочным, опрятным домом. Неясный свет фонаря выхватывал из тьмы ворота, на которых красовалась широкая черная вывеска с надписью желтой краской:
«МАЛАДРЕТТ И К°»
Проводник Жака ввел его в просторную комнату, освещенную дымящейся лампой и заставленную деревянными скамейками, на которых там и сям сидели матросы.
На дверях блестела медная дощечка с надписью:
«ПРАВЛЕНИЕ»
Проводник Жака постучался в дверь.
— Войдите! — крикнули ему в ответ.
И Жак очутился в кабинете, загроможденном ящиками и реестровыми книгами.
Напротив дверей за большим черным деревянным столом, заваленным разными книгами и пачками бумаги, сидел старик.
Лампа с зеленым абажуром освещала угловатое морщинистое лицо с седыми, коротко подстриженными волосами.
Зеленые очки с наглазниками совершенно скрывали верхнюю часть лица.
— Ах, это наш молодой человек, — сказал старик.
— Господин Маладретт, — обратился к Жаку его проводник, указывая на сидящего за столом мужчину.
Жак вежливо поклонился.
— Садитесь, сударь, — сказал надтреснутым старческим голосом господин, которого только что назвали Маладреттом, именем, которое, разумеется, ничего не объясняло Жаку.
Проводник его вышел, прикрыв за собой дверь. Молодой человек остался вдвоем с Маладреттом.
Старик нагнулся к своей конторке, выдвинул один из ящиков, вынул оттуда реестровую книгу и начал ее перелистывать.