Взвыв, он скатывается с меня. Зажав одной рукой глаз, Азат пытается встать на ноги. Если он доберется до двери — мне конец. Навалившись сзади, я захватываю его голову сгибом левой руки под подбородок, накладываю сверху вторую руку и, собрав все силы, делаю рывок вверх и в сторону. Раздастся омерзительный хруст, и, дернувшись всем телом, он сползает на пол.
Упершись руками о стену, пытаюсь встать, но все плывет в глазах. Видимо, я на мгновение теряю сознание и прихожу в себя, стоя на коленях и упершись лбом в стену. Несколько минут остаюсь в этом положении, стараясь восстановить дыхание и решить, что делать дальше. Пора выбираться из этого подвала. Чем раньше я это сделаю, тем легче будет застать сидя тех наверху врасплох. Проблема только в том, что в нынешнем состоянии мне будет трудно справиться даже с одним противником, двое же сделают из меня труп в течение нескольких секунд.
Деваться, однако, некуда. Стараясь не смотреть на лицо пакистанца, который, распластавшись на животе, единственным своим глазом пристально смотрит в потолок, поднимаю его дубинку и плетусь к двери. Прямо за дверью начинается лестница наверх. Сдерживая дыхание, медленно поднимаюсь по ней. На полдороге чертыхаюсь про себя и возвращаюсь в подвал. Стиснув зубы, переворачиваю тело пакистанца и шарю по его карманам. При этом развлекаю себя мыслью, что мои действия нельзя рассматривать как мародерство: в конце концов я ищу свои же вещи. Как я и ожидал, мой кошелек с деньгами и банковской карточкой лежит у него в кармане пиджака. Чуть позже кошелек вместе со мной должен был отправиться на дно канала. В том же кармане находится и связка ключей от квартиры. Полный запасной комплект ключей, в том числе и от комнаты на Оудемолстраат, лежит у меня в квартире, однако хотя бы от необходимости взламывать дверь туда я теперь избавлен.
Переложив кошелек и ключи к себе в карман, снова начинаю подъем по лестнице, которая приводит меня к открытой двери. Прямо передо мной — короткий коридор и крытая зеленым лаком массивная дверь, видимо, ведущая на улицу. Направо уходит еще один коридор, из которого доносится голос моего второго тюремщика. Судя по всему, кучерявый говорит по телефону. Осторожно выглядываю за угол и вижу лишь приоткрытую дверь, из-за которой видны ноги в серых брюках и сверкающих ботинках да слышится умиротворенный голос.
Ждать особенно нечего. Такое неукротимое желание бежать сломя голову и острое чувство опасности я испытывал только в глубоком детстве, под вопли и улюлюканье сторожа носясь по ржавым крышам чужих гаражей. Пробираюсь к заветной двери и после несложных манипуляций с замком выскальзываю наружу. Передо мной дворик с бетонной дорожкой, ведущей к решетчатой калитке. С трудом сдерживаю желание рвануть к калитке: судя по расположению комнат, вход с улицы просматривается из комнаты, где сидит один из стражей.
Иду налево вдоль стены и сворачиваю за угол. Судя по шуму моторов, кирпичная стена дворика, на которую я натыкаюсь, выходит на улицу. Бросаю в куст цветов трофейную дубинку, собираю последние силы и, подпрыгнув, цепляюсь за верх двухметровой стены. Слава Всевышнему, хозяева не удосужились утыкать ее битым стеклом. Карабкаясь, устало размышляю о том, как удивятся прохожие моему появлению на стене. С другой стороны, леший с ними: лучше попасть в полицию, чем снова в лапы к душегубу, который сейчас беззаботно болтает по телефону. Он уверен, что его напарник в данный момент в подвале вытряхивает из меня остатки души. Знал бы он…
Грубый рывок за ноги, и я слетаю со стены на мягко вскопанную землю у куста роз. Мой страж кажется не столько рассерженным, сколько удивленным. Понятно, он еще не видел Азата в подвале. Когда увидит, наверное, станет меня бить.
Неприятно, когда тебя волокут по бетонной дорожке с вывернутой рукой. Но дальше будет еще хуже. В коттедже кучерявый грубо швыряет меня в кресло и защелкивает на моих запястьях наручники. Еще одной парой наручников он приковывает меня к ножке кресла.
Ой, мама моя, сейчас он пойдет в подвал. А когда вернется… Вот, уже идет. Господи, как же он стал похож на разозленную гориллу. И даже передвигается теперь как-то боком, свесив руки.
Хрипя от ненависти, кучерявый хватает трубку телефона. Разговор оказывается гораздо короче, чем мне хотелось бы. Уйдя в соседнюю комнату, он возвращается со шприцем, наполненным какой-то гадостью.
— Шприц разовый? Продезинфицируй место укола. Ты мне занесешь какую-нибудь гадость, урод.
Я шепелявлю с трудом, потому что губы свело от страха. Это ерничанье не есть демонстрация смелости и даже не бравада обреченного. Скорее защитная реакция мозга человека, который понимает, что теперь-то ему точно пришел конец.