— Только марки. Еще когда был школьником. Нет, простите, еще пытался коллекционировать каслинское литье, когда учился в институте. Знаете такое? Чугунные фигурки, шкатулки там всякие. Мне дали Ленинскую стипендию, появились деньги. Но ровно столько, чтобы собирать что-нибудь недорогое. Вот я и решил…
Подняв (лаза, останавливаюсь. Завадская с подозрением смотрит на меня.
— Какую-какую стипендию дали?
— Ленинскую. Ничего идеологического. Просто именная стипендия Министерства высшего образования за хорошую учебу.
— Да? Ну ладно. Так чем кончилось дело с коллекцией?
— А ничем. Я открыл в себе такие свойства, что сам испугался. В семидесятые годы каслинского литья в магазинах почему-то было со. вссм немного. Позже, в девяностые, им завалили все прилавки. Так вот, зашел я как-то в антикварный магазин и увидел на полке литое пресс-папье. Но меня опередил другой покупатель. Когда я увидел это пресс-папье у него в руках, то почувствовал, что могу его в два счета пришибить. Стоила эта вещица, кстати, рублей десять.
Завадская кивает с полным одобрением:
— Я вижу, у вас есть все данные для этого дела. Если вы были готовы без размышлений уничтожить конкурента, значит, понимаете, что такое коллекционирование. В вас есть азарт. А без страсти, поверьте, нет настоящего коллекционера. Правда, когда человек охвачен страстью, ему часто приходится якшаться черт знает с кем.
Под этот многозначительный комментарий в кабинете появляется Бортновский. Учитывая положение Завадской в антикварном мире и в парижском высшем свете в целом, Бортновский приезжает к ней сам. Он появляется в очень хорошо пошитом сером в полоску летнем костюме с каким-то чудным значком в петлице. Автоматически отмечаю, что Бортновскому Завадская руки не подала и что картины он принес завернутыми в простую бумагу. Между тем, любой мало-мальски серьезный торговец обзаводится либо фирменным, либо самодельным планшетом для переноски картин. Это не только гораздо удобней, чем обкладывать работы в картон и заворачивать в бумагу — в хорошем планшете они гораздо сохранней.
Но сейчас мне не до таких мелочей. Я жду, узнает ли меня визитер Завадской. И он узнает. Скользнув по мне взглядом, Бортновский совершенно спокойно замечает:
— А вашего гостя я знаю. Не по имени, конечно, а в лицо. Мы ведь с вами вчера столкнулись у антикварного магазина Лорана, разве нет? Удалось найти у него в галерее что-нибудь интересное?
Улыбаясь, киваю, и напряженно слежу за выпуклыми свело-карими глазами Бортновского. Но в них ни тени подвоха. Он, кажется, гораздо больше озабочен продажей привезенных работ и не ждет от меня ответа на свои вопросы.
Бортновский, сопя, срывает бумагу и, небрежно свернув ее, запихивает за кресло. Все это делается под неодобрительным взглядом Завадской. Помогая распаковывать принесенные картины, я спрашиваю Бортновского, что за украшение у него на пиджаке.
Бросив листы картона и оставив на время картины, тот мгновенно распрямляется и разворачивается в мою сторону:
— Это золотой масонский значок.
— Так вы масон?
— Нет, я его купил по случаю неделю назад. Ценнейшая вещь!
Поскольку владелец «ценнейшей вещи» замер, выпятив грудь, и, по-моему, даже затаив дыхание, я был вынужден наклониться к нему, и, цокая языком и крутя головой, многократно выразить свое восхищение. На самом деле гость Завадской не может не вызвать интереса. Что за поразительное сочетание циничной напористости прожженого дельца и наивной тяги к украшательству! Завадская негромко, но довольно внятно бормочет под нос о том, что «кое-кто, подобно папуасу, обожает увешивать себя разными значками и брошками». Бортновскин слегка краснеет.
— А часы можно посмотреть?
Бортновскин с готовностью демонстрирует толстое волосатое запястье с часами диковинной треугольной формы на браслете.
— Тоже золотые?
Бортновский на мгновение задумывается. Потом, искоса взглянув на Завадскую, с ноткой сожаления говорит:
— Нет, позолоченные.
И торопливо добавляет:
— Зато коллекционные. Таких очень немного.
В это время Завадская раздраженно говорит: