Бортновский здоровается со мной совершенно спокойно, взгляд прямой, в глаза, держится без напряжения. Значит, тот, кто меня искал, скорее всего не вводил его в курс дела. Ну что же, тем лучше.
Едва мы усаживаемся и Леонид предлагает мне кофе, дверь распахивается, и появляется невысокий большеголовый молодой человек из приемной. Он кладет перед Борт-новским бумаги и подает перьевую ручку для подписания, когда Бортновский широким взмахом простирает в его сторону коротенькую руку:
— Вот, Алексей, знакомься, — это Андрей, мой помощник. Фактически правая рука. Человек исключительных способностей. Ну-ка, Андрюш, сообщи нам, каков курс франка к доллару на сегодняшней бирже?
Помощник и фактическая правая рука мучительно краснеет и, вытянув шею, говорит:
— Леонид Б-б-борисович, сегодня к-к-курс еще не сообщали.
— Ну ладно, тогда поведай нам, скажем, когда был построен Собор Парижской Богоматери?
— С т-тысяча сто шестьдесят третьего по т-тысяча д-двести пятьдесят третий г-годы.
— Во, видел? А вот почему Квазимодо смотрел на казнь этой, как ее…
— Эсмеральды.
— Да, Эсмеральды, с северной башни Собора Парижской Богоматери?
Парадоксально, но Бортновский совсем не намерен унижать своего референта. Он скорее хвастается им, как барин породистой борзой. Ему и в голову не приходит, что может твориться в душе Андрея. В глубине темно-серых глаз парня пролетает едва заметный нехороший огонек, но он покорно отвечает:
— Потому что только оттуда была видна городская ратуша и Гревская площадь, где ее казнили.
Бортновский в восторге поворачивается ко мне.
— Вот, Алексей, понял, какие люди у меня работают? Это же клад, а не сотрудник!
— Понял-понял. Спасибо, Андрей, ваши знания действительно впечатляют. Просто поразительно.
Парень с молчаливой благодарностью смотрит на меня, а Бортновский повелительно машет ему рукой:
— Ну все, можешь идти.
— Леонид Б-борисович, там Балабанов звонил. Сказал, что будет через пять минут.
— Так что ж ты, идиот, молчал?
Андрей отвечает с неуловимой мстительной нотой:
— Я х-хотел сказать, но вы стали з-задавать вопросы про Париж.
— Черт бы его взял, этого Балабанова! И тебя вместе с ним! Болван!
Бортновский швыряет в Андрея ручку, которая оставляет на обоях синий росчерк чернильных брызг и откатывается ко мне под ноги. Подняв ручку, протягиваю ее референту. Покрывшись красными пятнами, Андрей хватает ручку и вылетает из кабинета. Когда дверь за ним захлопывается, Бортновский со злостью отдувается:
— Вот дубина! Типичный Форест Гамп! Ты смотрел этот фильм? Просто один к одному. В данном случае — обшее слабумие при колоссальном интеллектуальном потенциале.
— Ты смотри, полегче с ним. Люди не любят, когда над ними издеваются. Тебе эти демонстрации его способностей еще боком выйдут.
Бортновский пренебрежительно машет рукой.
— А, брось. Что он мне сделает? Вот сейчас один тип придет, так тот действительно просто ходячая головная боль.
— Может быть, мне уйти?
— Да нет, сиди уж. Это вряд ли надолго. И потом, при таком разговоре свидетели не помеха.
Бортновский не успевает договорить, как в кабинет врывается среднего роста плотный рыжеволосый мужчина с всклокоченной бородой. Пришелец с размаху впечатывается в кресло и, сопя, начинает сверлить Бортновского взглядом.
Хозяин кабинета довольно неумело изображает равнодушие. Постепенно он начинает краснеть и ерзать в кресле. Молчание сгущается и давит. В полной тишине я с удовольствием перевожу взгляд с Леонида на его гостя и обратно. Наконец, Бортновский неуверенно спрашивает:
— Как дела, Борис?
От этого вопроса бомба наконец взрывается.
— Ты, скотина, имеешь наглость спрашивать, как дела?! Это после того, как ты мне подсунул целый ворох липы?!
При жав руки к груди, Бортновский надрывно-искренне ноет:
— Боря, о чем ты говоришь? Когда у меня есть хотя бы тень сомнения, я ведь сразу тебе говорю, предупреждаю. Неужели ты думаешь…
Тут собеседник Бортновского срывается на визг.
— Ты предупреждаешь?! Да ты в жизни никогда этого не делал! Ты, сволочь, когда давал мне эти картины, только сказал, что они не атрибутированы.
— Так они и действительно не были атрибутированы.
— Да, только ты не предупредил, что эти картины отвели в Русском музее в Петербурге.
— Но, Боря, поверь мне…