Не разобравшись в спешке, израильтяне выкрадут Гладилина, и Лютер не станет им слишком препятствовать. Для порядка придется немного пострелять, но серьезных проблем чинить не следует. Пусть забирают этого маньяка-душегуба и убираются. Однако Лютер очень надеялся, что мнимого Валентино не похитят, а прикончат на месте. Тогда Моссад успокоится, а он отправит к праотцам настоящего Баутце и преспокойно займет его место в организации, на котором принесет куда больше пользы, чем на теперешнем. Он давно вынашивал эти планы.
Можно было бы обойтись и без всей этой дикой инсценировки. Придушить старика подушкой - и весь разговор. Но в организации еще хватает выживших из ума ветеранов, и им такое дело не понравилось бы. Они болезненно подозрительны. Они пользуются влиянием и, главное, имеют солидные средства - в отличие от Валентино. Приходится мудрить… на черта ему иначе сдался этот полоумный русский?
Внезапно Лютер понял, в чем его промах.
Санта не знал ни одного иностранного языка. Стоит ему залопотать на своем варварском наречии - пиши пропало…
Отрезать язык?
Лютер запросто пошел бы и на такое, но это будет уже чересчур. Надо действовать как-то иначе.
Он задумчиво смотрел на Гладилина, про себя выбирая для него очередного лекаря.
- Вы говорите глупости, Санта, - сказал он, стараясь выглядеть уязвленным. - Такие наживки нам не по карману.
- Ну-ну, - хмыкнул Гладилин. - Вы очень кстати обронили слово «нам».
- Обронили? - Лютер наморщил лоб. Слово было ему незнакомо.
- Произнесли.
- А, понятно, - морщины разгладились. - Что же вас удивило?
- Ничего не удивило. Я хочу знать, кого вы имеете в виду. По-моему, уже пора. До некоторых пор я полагал, что сотрудничаю с германской разведкой. Но последние события заставили меня усомниться. Я имею некоторое представление о деятельности государственных служб.
- А какая вам разница? - искренне удивился Лютер. - Позвольте напомнить, уважаемый Санта, что вы, грубо говоря, убийца, уголовный преступник. Государственные службы не очень любят связываться с подобными вам элементами. Это вам повезло, что до вас не добрался тот же фон Кирстов…
- Кто? - не понял Гладилин.
- Неважно. Ему вас уже не достать. Живите в свое удовольствие и не омрачайте себе жизнь вопросами, на которые я не вправе ответить.
- Ожидаемо, - кивнул капитан.
Лютер тем временем уже определился с новыми манипуляциями. Бедняга страдает. Что ж - пускай и дальше омрачает вопросами жизнь, но только себе самому, а не Лютеру. Больше у него не будет возможности их задавать.
Пожалуй, он поторопился с оружием. Вооружить Санту конечно, был резон - если он положит пару евреев, то это только на пользу. Но хорошо бы немного повременить. Ладно, что сделано, то сделано.
- Какие-то пожелания? - учтиво осведомился Лютер, давая понять, что разговор подходит к концу.
- Не хлопочите. Мне ничего не нужно. Я уже и так сыт по горло.
Пробудившаяся гордость взяла свое. Теперь у Гладилина пистолет, и он чувствует себя чуть увереннее. Задремавший демон очнулся и принялся вынашивать смутные планы, выискивая подходящую жертву.
Лютер вышел, замок защелкнулся. «У тебя слишком узкое горло, если ты уже сыт, - подумал Лютер. - Придется расширить…»
…Гладилин, внезапно придя в исступление, сильно наподдал кресло, и оно уехало в дальний угол, едва не свернув по пути антикварный столик. Капитан стоял посреди комнаты, тяжело дыша и сжимая в руке парабеллум. Он еле сдержался, чтобы не разрядить обойму в большой телевизор.
- Он в ярости, - сообщил Лютеру оператор, ведший видеонаблюдение. - Я бы на вашем месте не заходил к нему в ближайшие час-полтора.
- Занимайтесь своим делом, - огрызнулся Лютер.
Он зашел к Гладилину через сорок пять минут.
К тому моменту капитан уже лежал, распростертый на полу, и крепко спал. Из его шеи торчала маленькая шприц-пуля с оперением.
Врач-хирург дожидался внизу, во втором этаже расторопно готовили мини-операционную.
…Когда несколькими часами позже капитан в очередной раз очнулся из забытья, он обнаружил в себе новое качество - вернее, отсутствие старого. Из-за раскромсанных голосовых связок вкупе с перерезкой гортанных нервов он не мог больше произнести ни слова, только хрипло каркал да кашлял, выхаркивая розовую пенную мокроту.
Фургон порывисто снялся с места и спешно покинул место кровавой бойни.
Но далеко не уехал: через пару кварталов Мадонна свернула в безлюдный переулок и дальше, в один из знаменитых питерских дворов-колодцев.
Современный вид фургона разительно контрастировал с сумрачной достоевщиной, но местные жители давно привыкли к такого рода несоответствиям и не обратили на приезд Первой боевой группы никакого внимания.
Олег Васильевич Мещеряков, закованный в наручники, сидел на полу и все сильнее проникался случившимся. Его уверенность в надежности выбранной линии защиты серьезно поколебалась. Он видел, что имеет дело не с обычными представителями правоохранительных органов, развести которых не так трудно, как может показаться. И он постепенно начинал постигать, что в обществе этих людей ему, пожалуй, бессмысленно полагаться на адвокатов.
Когда фургон остановился, Маэстро нехорошо улыбнулся.
- Ну что, Олег Васильевич? - дружелюбно обратился он к Мещерякову - Не будем заниматься бюрократической волокитой. Протоколы, прокуроры, то да се…
- У меня довольно высокий болевой порог, - отозвался тот с пола. - Если у вас на уме новые избиения, то этим вы только погубите свою карьеру. Впрочем, на ней и так уже можно поставить крест.
- Не спешите ставить кресты, - возразил Маэстро. - Предоставьте это профессионалам. Не знаю вашего вероисповедания и не ручаюсь, что над вами поставят крест. Но что не будет обелиска с красной звездочкой - это я знаю точно.
Он расстегнул аптечку, вынул уже наполненный прозрачной жидкостью шприц.
Мещеряков стиснул челюсти. Он собрал воедино остатки воли, приказывая себе оставаться в уме и не поддаваться химическому гипнозу.
- Это безобидное психотропное средство, - Маэстро с нескрываемым удовольствием вводил его в курс дела. - Потом немного поболит голова, потошнит - и все пройдет. Мне нет никакого дела до ваших формальных показаний. Сейчас я для вас и прокурор, и адвокат, и верховный судья. А это присяжные, - он кивнул на бойцов, весь вид которых свидетельствовал о полном одобрении его действий. - Мне нужна оперативная информация, а процедурные вопросы меня не касаются.
Он сделал знак Максу.
Макс извлек кинжал и ловким движением распорол Мещерякову рукав.
- Оцените, - пригласил Олега Васильевича Маэстро. - Можно ведь и сквозь одежду, но я беспокоюсь за ваше здоровье. Я даже обработаю поле спиртом…
Он действительно протер кожу и с маху вонзил иглу. Несмотря на заявленный высокий болевой порог, Мещеряков дернулся.
- Все-все, - успокоил его командир. - Комарик ужалил.
Воля, собранная Олегом Васильевичем в единый сгусток, обратилась в праздничный воздушный шар. Ниточка натянулась, вырвалась из детского кулачка, и шарик весело, под пение райских птиц, устремился в безоблачное синее небо.
Задержанный неожиданно открыл в себе удивительную разговорчивость. Ему хотелось общаться и отвечать на вопросы. Он пришел в великолепное расположение духа. Кровь, еще струившаяся из носа, перестала занимать воображение. Боль улетучилась, наручники немного мешали жестикулировать, но это сущие пустяки, экспрессию можно добавить интонационно.