– А вы где служите?
Нет, Жерфаньон не служит. Он студент. Студенческая жизнь, должно быть, очень приятна? "Так принято думать". Но студенту приходится и работать; а работа с перспективой экзаменов не всегда забавная штука. Почему же он идет на правый берег Сены и в направлении к улице Тюрбиго? Разве там есть какое-нибудь училище? Не совсем училище и не совсем в том направлении. Те места, где Жерфаньон слушает лекции, находятся на левом берегу. "Вы знаете Сорбонну?" – О, конечно, очень хорошо. – "А Высшее Нормальное училище?" Она не знает Высшего Нормального училища. Жерфаньон объясняет ей, что оно имеет такое же значение, хотя там изучаются другие науки, как Политехническое училище. Она знает как нельзя лучше Политехническое училище. И в то время, как о нем говорит, она видит перед собою – это ясно чувствуется – форму этих молодых людей. Она готова описать треуголку, шпагу. Иметь поклонником студента-политехника – об этом она, вероятно, и мечтать не смеет. Только из вежливости позволяет она Жерфаньону злоупотреблять таким блестящим сравнением. (В жизни все хвастают немножко. Она и сама не преминула бы заявить, что ее мастерская на улице Тюрбиго может помериться с любым ателье на улице Мира. Если бы никогда не хвастать, пришлось бы всегда видеть вещи в их настоящем свете, а тогда хватило ли бы мужества жить?) Жерфаньон, чувствуя эту снисходительность, особенно раздосадован. Разве есть на свете что-нибудь труднее конкурса для поступления в Нормальное училище? И не обида ли для Нормального училища, сквозь сито которого даже самые отборные проходят только в виде горсточки, – сопоставление его с училищем Политехническим, куда в общей массе проскальзывает, надо думать, немало всякого сброда? (Естественное отделение Нормального училища, правда, портит немного эту лестную картину. Слишком многие кандидаты готовятся к обоим конкурсам и, выдержав оба, предпочитают Политехническое училище. Нельзя также отрицать, что лохматому естественнику Нормального училища, в грязной блузе, с рожей нахального аптекаря, далеко до молодых людей в треуголках. Только бы хорошенькой девушке не представилось случая убедиться в этом!) Жерфаньон почти готов пожалеть, что в Нормальном училище нет формы. Была, правда, когда-то… увы… не решаешься даже представить ее себе. То-то было, верно, уродство! Россыпь фиалок или зерен шпината на куртке молоденького привратника. Это должно было изображать как бы академика-мальчугана, кантониста Французского института. Выстроить бы двумя шпалерами модисток и прогуляться между ними в таком наряде – то-то бы они корчились со смеху. Как бы то ни было, известность Училища недостаточна. Чтобы не быть для модисток совершенным незнакомцем, приходится ссылаться на Сорбонну. Это еще большее унижение, чем предыдущее, потому что порождает рознь в недрах семьи.
Но если он слушает лекции на левом берегу, какие же у него дела на правом? Дела у него – в Национальной библиотеке, где хранятся некоторые нужные ему редкие книги. Где эта библиотека? В двух шагах от Биржи, поэтому не так уж глупо идти туда по Севастопольскому бульвару. Этот крюк вызван другими побуждениями. Но побуждения остаются сокрытыми. Жерфаньон не хочет ухаживать слишком бурно – такой поклонник может страх нагнать.
Хорошо бы было совершить вместе обратный путь сегодня вечером; разумеется, при условии, что это не стеснит ни ее, ни его. "Разве вы проведете весь день в библиотеке?" "Почти весь день". И все на этом свете так удачно складывается, что он может рассчитать время и оказаться на углу бульвара и улицы Тюрбиго как раз к тому моменту, когда она там будет проходить. ("Не должна же она знать, что Национальная библиотека, если бы я даже туда пошел, закрывается в четыре".)
Девушка останавливается.
– Расстанемся здесь. Так мне удобнее.
– Значит, до свиданья, мадмуазель… Как вас зовут?
– Жанна. А вас?
– Жан.
– Правда? Вы это не только что выдумали?
– Уверяю вас, что меня зовут Жан.
Этим она, по-видимому, поражена. (Ей сравнительно мало нужно было для установления гармоний в судьбах.)
– Итак, мадемуазель Жанна, я буду ждать вас здесь в половине седьмого. Он смотрит ей вслед. Фигура ее уменьшается и становится зыбкой, углубляясь в уличную сутолоку. Другие фигуры с нею сплетаются, заслоняют ее, уподобляются ей. Каждый шаг ее послушен чисто человеческим законам этого оспариваемого пространства. С волнением, вкушаемым впервые, Жерфаньон видит, как исчезает в Париже существо, которое ему уже немного дороже, ближе, чем остальные прохожие; с которым он надеется свидеться, не смея сказать себе, что он в свидании уверен, – уже немного его собственная Элен.
Он поворачивает назад. Направляется снова к левому берегу. И тут лишь замечает, глядя на Севастопольский бульвар и на переулки, что он прошел в обществе этой девушки значительную часть пути, по которому бродил недавно вечером, – ту самую, быть может, которая показалась ему тогда особенно скорбной.
XIX
Вернувшись домой после собрания "Социального Контроля", Кинэт записал главное из того, что слышал, стараясь воспроизвести наиболее поразительные фразы. К политическим дискуссиям он не привык и не был знаком с доктринами. Многие намеки оставались для него мертвой буквой; или же он рисковал исказить пропорции вещей. Расспрашивать же Лоиса Эстрашара он не решился, боясь показаться ему новичком.