— Отчего не сегодня? В другой раз мы, может быть, не встретимся. Вы мне нравитесь, право. Если у вас денег мало, то вы мне дайте сколько хотите. Только подарочек. Мне не хочется отпускать такого красавчика, как ты.
— Нет, в другой раз. Я еще приду сюда. Я вас наверное узнаю. Буду вас искать на всех этих улицах. Даю вам слово.
Она делает грустное лицо. Опускает голову, слегка съежившись, как разочарованная женщина, близкая к слезам. Протягивает ему губы.
Он целует ее, несколько мгновений прижимает к себе, затем удаляется быстрыми шагами.
На небе нет уже никакого собственного освещения. Его красноватые тона исходят от земли.
Холодный, но не морозный воздух почти неподвижен. Он слегка увлажняет тротуары. Покрывает стекла первой завесой.
Тогда-то начинает плотская любовь сочиться мало-помалу из всей толщи Парижа, как лимфа, и медленно собираться. Откалываются пары от толпы, и никто на это не обращает внимания. Другие любовники сходятся по точно рассчитанному маршруту.
Выходит женщина из большого магазина, держа за бант двуцветной ленточки покупку; она послужит ей оправданием. Подзывает закрытый фиакр, едет в нем до какого-нибудь перекрестка, а оттуда следует в десяти шагах за знакомым силуэтом. Другая уходит от подруги, у которой должна была пить чай, и пожимает ей руку, заранее благодаря за благоприятные свидетельские показания в случае опасности. Третья входит в одни двери собора, выходит в противоположные, перекрестившись и преклонив колено перед главным алтарем, и по длинному темному тротуару добирается до укромной квартиры, где ее поджидает перед камином друг детства ее мужа. Белошвейка, посланная хозяйкой в отдаленный квартал, встречается в ресторане метро с плешивым господином, чьей любовницей она стала три недели тому назад. На площади Республики, в кафе Отеля Модерн, коммерсант из провинции заводит разговор с приличного вида кокоткой и думает, что у него есть в распоряжении добрый час времени, который бы с нею можно было провести в номерах по соседству, прежде чем засесть за корреспонденцию. На бульваре Гренель солдаты Военной школы входят в закрытый дом, где когда-то Кинэт проделал неудачный опыт. Содержательница дома свиданий просит изящного иностранца подождать в розовой гостиной светскую женщину и танцовщицу из «Олимпии», вызванных ею по телефону. А где-то в другом месте пьяный каменщик грозит девке, плохо ему отвечающей, задушить ее на скомканной постели.
Жерфаньон прошелся по бульварам, свернул на улицу Тебу. Дойдя до перекрестка, он колеблется между шоссе д'Антэн и бульваром Осман. Как решить, куда пойти? Он едва ли знает, чего ищет. Встречавшиеся ему проститутки становились постепенно все наряднее, их манеры — сдержанней. Некоторые из них обдают тебя взглядом, и этим ограничиваются. Иметь бы чуточку самомнения и уже можно было бы подумать, что любительница похождений, а не профессионалка заметила тебя в толпе. По отношению к другим, сидящим попарно на террасе кафе, подле жаровни, и чинно разговаривающим, как буржуазные дамы, нужны были бы, это чувствуется, церемонии. Пришлось бы извиниться за то, что передвигаешь стул, пожаловаться на угар от жаровни, заговорить о зиме, имеющей свою прелесть. Глаз Жерфаньона, еще не слишком опытный, порою даже затруднялся отличить продающуюся женщину от отдающейся. Он подумал, что такая неуверенность в отношении внешних признаков соответствует, пожалуй, чему-то более глубокому. Задался вопросом, так ли уж малочисленны и ярко выражены в этом городе категории любви, как он предполагал. И теперь опять на этом перекрестке, который, благодаря соседству больших магазинов, весь вибрирует женщинами, как окрестности пчельника влетающими, вылетающими, кружащимися пчелами, он поражен одновременно бесконечным их многообразием и своего рода семейным сходством. «Есть ли хотя бы одна среди них, отдающаяся совершенно даром? Хотя бы одна, только продающаяся и ничего не дарящая?»
Он решается пойти по бульвару. Движется сквозь рой женщин. На что он надеется? Теперь он даже избегает на них смотреть. Его бесит то, что он растратил столько взглядов, распаливших всего лишь его вожделение и поселивших в нем неуверенность. Хорошо еще, что он сорвал этот поцелуй во мгле. Нашлась одна женщина, что-то ему отдавшая, не все свое тело, но нечто от своей плоти; это не было актом любви, но было плотским сближением. «Пойди я с нею, она бы взяла мои деньги, конечно, но все-таки, кажется мне, отчасти бы ей представлялось, что она мне отдается. Немного предпочитала бы меня другому… Так ли? Не преувеличиваю ли я? Сам Жалэз согласился бы, что я не слишком много о себе воображаю?… Разве другие женщины, не проститутки, не довольствуются таким легким предпочтением? Когда Жанна де Сен-Папуль будет выходить замуж и выберет из двух претендентов того, кто немного менее богат, оттого что он ей пришелся немного более по вкусу, то не будет ли ей представляться, что она идет на жертву ради любви? Не станут ли говорить ее родители, что она выказала романтическое бескорыстие?… О, захоти я только… Я знаю способ… Вот проходит молоденькая конторщица. Мне достаточно узнать ее адрес и написать ей, что я люблю ее „с серьезными намерениями“. Подпись: Жан Жерфаньон, студент Высшего Нормального училища. Да ведь если она упрется, ее ко мне мать приведет за руку, узнав от соседок, какое это знаменитое училище. Но она бы не упиралась. Она бы запрыгала от радости, прочитав, что такой важный молодой человек собирается на ней жениться; влюбилась бы заочно; и мне бы надо было уродом быть, право же большим уродом, чем я есть, чтобы через какие-нибудь две недели она не легла ко мне в постель. Да и писать не пришлось бы. Письмо — это для уточнения гипотезы. Достаточно было бы сказать, посулить, намекнуть. Есть даже такие, для которых отдаться было бы то же, что купить лотерейный билет. „У меня, пожалуй, только один шанс из десяти на этот брак. Но я рискую“. Покупая часто билеты, они рассчитывают когда-нибудь выиграть. Это сохраняет характер торга, мены, коммерческой операции, то есть характер рассудочный, потому что в человеческих отношениях всякая чисто рассудочная мена есть по существу коммерческая операция. Но это-то мне и противно, с какой стороны ни посмотреть. Со стороны сердечной — и у меня есть сердце. И оно желает порыва, экстаза, забвения всех интересов. Что же до пола моего, до этого звереныша, такого драгоценного и злого, который кусается, грызет меня, тормошит, как ошалелый пес, то и он рассудочности не любит. Он мечтает о яростных соитиях, о пароксизме наслаждений, которых нет на рынке прежде всего потому, что им нет цены. Он ищет встречного желания или восторженного приема, относящегося к нему самому, к радости, которую он дарит, или, по крайней мере, к эманации моей личности… В замечательно выгодном положении находятся дураки, не думающие ни о чем. Или те легкомысленные, что притворяются, будто бы ни о чем не думают. Они соблазняют девчонок в меру своего умения, пуская все средства в ход. Ложь так ложь, если не годится правда. Тем хуже для дурочки, если она в глубине души верит, что я на ней когда-нибудь женюсь. Покамест я ею наслаждаюсь… Не так уж это глупо… Им даже удается обоим предаваться иллюзии разделенной страсти. Длится это столько времени, сколько это можно длить, и кончается как придется».