— Я с ним, разумеется, хорошо знаком, но он со мною — очень плохо.
— А ведь могло показаться, что он тебя за что-то уважает.
— Он меня уважает как подписчика «Стихов и Прозы».
— Ты шутишь.
— Я действительно состою подписчиком «Стихов и Прозы».
— Я не о том говорю. Не расшаркивается же Поль Фор перед каждым подписчиком?
— Вот именно расшаркивается перед каждым, и это очень трогательно. Ты не можешь себе представить, какую изобретательность, какую стойкость выказывает в поддержании жизни своего альманаха этот склонный к беспечности лирический поэт. Сколько имеет он дохода от него? Всего забавнее, что он себя считает, пожалуй, материально заинтересованным в деле и хитро радуется тому, что обязан ничтожной прибыли, остающейся от счета типографии, — по-сколько она остается, — своим насущным хлебом — кусочком хлеба — и досугом для творчества. В сущности, это человек, жертвующий собою ради дела. Симпатичный поэт, у которого даже хитрость очаровательна. Бьюсь об заклад, что ты от него получишь прекрасное письмо на четырех страницах, если я тебя назову ему как возможного подписчика. Письмо почти собственноручное.
— Как это — почти?
— Говорят, у него есть племянник, изумительно подделывающий его почерк. Хочешь?
— Нет, это было бы некрасиво.
— Напротив, очень красиво. Я ведь предполагаю, что ты подпишешься.
— Ты знаешь, у меня мало денег на…
— Жерфаньон! Неужели ты скуп? Что ты делаешь с крупными суммами, которые получаешь от Сен-Папулей? Или, вернее, не материалист ли ты в известной мере? Крестьянин, заработавший деньжата и готовый купить себе обувь, даже красивую обувь, или выпить бутылку хорошего вина… Но книги? Но духовные ценности? Нет, не для этого существуют деньги.
Жерфаньон немного надулся.
— Друг мой, — продолжал Жалээ, — если я позволяю себе дразнить тебя, то на это дает мне право наша принадлежность к одному и тому же кругу. Мне знаком этот дух. Нам обоим надо его остерегаться.
— Ты думаешь?… Может быть, ты прав.
— Это будет даже гораздо проще. Я сегодня же скажу в твоем присутствии Полю Фору, чтобы он тебя записал. Ты не решишься меня опозорить.
— Посмотрим… К кому это он теперь опять подсел? Кто это?
— Тот, круглоголовый, что в этот миг открыл рот?
— Да…
— Кстати, обрати внимание на то, как тонко умеет различать людей Фор, с виду одинаково приветливый со всеми. За его столом ты никогда не увидишь патентованного осла. Разве что не дольше минуты. Даже в дебютанте он сразу угадывает, с кем имеет дело. Этим объясняется поразительная выдержанность его альманаха, несмотря на такое множество знакомств и обязательств. Тот, о ком ты спросил, — это Вьеле-Гриффен. Знаешь?
— Да. Ты мне показывал его вещи в антологии «Меркюр де Франс».
— Здесь я вижу его в первый раз. Его официоз — журнал «Фаланга». Вспоминаю время, когда мне открылась современная поэзия. Имя Вьеле-Гриффена связано для меня с нежными сюрпризами символизма. Очень удачное имя, кстати сказать; самое символическое из всех; лебедь, бороздящий воду сквозь туман… Не могу вспомнить, как зовут другого, что сидит против него; того, который помоложе; да, который смеется и немного напоминает голосом трещотку… Странное такое имя… Да! Стрижелиюс.
— Что он пишет?
— Не бог весть что… Я ничего не читал. Он бывал у Малларме. На этих днях я видел, кажется, его имя в оглавлении «Стихов и Прозы». Должно быть, он напечатал несколько очерков, несколько стихотворений. В полном смысле слова poeta minor. Он тоже появляется здесь не часто.
— Больше тебе назвать мне некого?
— Имена эти ничего бы тебе не сказали. Ортегал… Это имя тебе ничего не говорит?
— Ничего…
— Так зовут вот того приземистого малого, что набивает себе трубку. Родом он, кажется, испанец. Не писатель, а художник. Такой же передовой, как Матисс. Но в другом направлении, насколько я понял. Более рассудочный, более далекий от импрессионизма. Это я тебе рассказываю с чужих слов. Я постараюсь познакомиться с его живописью. Смотри-ка, Вьеле-Гриффен уходит. Он — человек солидный и не засиживается в кафе.
— Кто-то там делает тебе приветственный жест.
— Где?… Ах, да. Его зовут Шальмерс. Он приблизительно наш ровесник. Я с ним только однажды беседовал. Но довольно долго. Он химик. Очень умен. Много читал и, по-видимому, очень быстро схватывает. Не думаю, чтобы он собирался посвятить себя литературе… Однако, он уже выпустил в свет сборник этюдов, неопределенно философского характера. Немного в духе Метерлинка. Не могу сказать, чтобы он был мне особенно симпатичен… А… вот и Мореас.