— Да? И какие же?
Он окончательно сник и пробубнил:
— Просто… ну, сплетни. Конечно, я ни слову из них не верю, — поспешил заверить он.
— Так какие именно?
— Я подумал, вам надо об этом знать.
— Понятно, — ответила она.
Они замолчали. Он недовольно заерзал.
— Безусловно, это только слухи, — начал он в ожидании ее опровержений.
— Какие слухи?
— Которые ходят.
— Но вы так и не сказали, что обо мне болтают. — Она оставалась спокойной и слишком рассудительной.
Он взволнованно воскликнул:
— Скажите, что это неправда!
Но она безжалостно повторила:
— Что неправда?
Ее будто бес подзуживал, так ей хотелось, чтобы Барраль сам сказал ей об этом. Софи со странным упоением ждала, когда с его губ сорвутся слова о ее любви к Бертрану. Она жаждала хотя бы этой радости, если уж было невозможно поведать более сокровенные подробности ее чувства. За прошедшие недели она испытала множество новых ощущений, но ей хотелось еще.
Перед Софи открылся целый мир, и она ненасытно вбирала в себя неведомые ей доселе наслаждения.
Барраль содрогнулся от боли.
— Значит, это правда, — проговорил он. — Но как такое может быть? — Он чувствовал себя путешественником, который примчался в порт, увидел, что его судно уже отплыло, и теперь ему остается лишь стоять на берегу и твердить одно и то же, словно многократное повторение лжи способно смягчить разочарование: «Быть этого не может. Нет, это мне снится».
Затем его обуял гнев.
— Я знаю, как поступлю, — заявил Барраль. — Я убью его. Найду его адрес и убью.
Вдохновляясь собственной жестокостью, Софи подлила масла в огонь:
— Только приходите, когда мы с ним вместе, чтобы пронзить нас одним ударом.
— Не вас, Софи! — огрызнулся он. — Я убью только его.
— Разницы никакой, — сказала она. — Мы с ним единое целое: умрет он, умру и я.
— Отлично. Тогда можете умирать, потому что ему от меня не уйти.
— Такова сила вашей любви? — усмехнулась девушка. — Вот чего стоили все ваши письма? И это после того, как вы клялись мне, что никогда не разлюбите. Как я могла верить тем дешевым обещаниям? — и она с отвращением отвернулась.
Барраль стоял, как громом пораженный. Дерзость ее упрека крайне удивила его. Ее виновность отступила на задний план. Всплыл иной вопрос: лгал он в своих письмах или говорил правду? Лгал или нет?
Выбитый из колеи, он взмолился:
— Но что мне теперь делать?
— Если ваша любовь истинна, она не исчезнет, — ответила Софи. — Поверьте, я ни на миг не усомнюсь в своей любви к нему.
Это прозвучало еще более безумно, чем ее первый довод. Но он принял ее слова как должное.
— Я всегда буду любить вас, — прошептал он.
— Вы хороший человек, Барраль, — похвалила девушка. — А я не перестану одаривать вас тем, чем всегда, — своей дружбой. У нас ничего иного и не было, я вам ничего больше не обещала. Но во имя меня и своей любви ко мне вы будете любезны с Бертраном и не проговоритесь ни моим родителям, ни тете Луизе… никому и никогда.
Он сглотнул и пообещал это.
Домой он вернулся, как в тумане. Снял мундир и бросился на кровать. Но облегчения не почувствовал. Спать не хотелось. Нужно было что-то сделать. В комнате словно не хватало чего-то. Он огляделся, не в силах сосредоточиться.
Потом понял, чего хочет. Письмо. Надо написать Софи письмо. Он сел за стол и начал писать. Рассказал ее красоте и своей любви, и о своей боли и муках, и вечной верности. Рано утром, отправив послание, он немного успокоился.
Затем капитан Барраль де Монфор — разочарованный в любви, с разбитым сердцем — полностью окунулся в новую миссию. Задание шпионить на Версальское правительство требовало тонкой работы. Он понял, что сложное дело станет великолепным противоядием от всех его бед.
Более того, связанный обещанием, он не мог открыто отомстить Бертрану или сплетникам из 204-го гвардейского батальона, но мог напасть на них с тыла. Он мечтал пустить им кровь. Мысль о том, что рано или поздно он заставит их страдать, воодушевляла его. Именно против этих людей и были направлены все его усилия.
Барраль с головой ушел в тайную деятельность, не забыв позаботиться о том, чтобы его ни в чем не заподозрили. Например, будучи членом штаба, он мог бы с легкостью доставать ценные сведения из первых рук, однако старательно избегал личного участия в заседаниях и узнавал обо всем из иных источников. Никто и не догадывался, что он что-то вынюхивает.
Клюзере[105], возглавлявший штаб, заметил отсутствие де Монфора за заседаниях, обвинил его в пренебрежении обязанностями и угрожал уволить. Все принимали Барраля за легкомысленного офицера, которого больше, чем война, заботили великолепие мундира и красота посадки в седле.
105
Клюзере был знаменитым наемником, сражавшимся и под знаменем Гарибальди, и за северян во время гражданской войны в Америке. Линкольн сделал его генералом. Клюзере участвовал во Франко-прусской войне, был членом Парижской коммуны, за что позже его приговорили к смерти. Тогда он сбежал в Мексику и пребывал там до амнистии. Затем вернулся во Францию, занялся политикой и некоторое время посвятил юриспруденции. Он также слыл талантливым живописцем (