- Конечно, я против! – воскликнула она. – Неужели во всей стране не нашлось другого места, куда ты можешь поехать!
- Мамуль, ты ведь знаешь, трудно отправиться куда-то в пределах страны, не наткнувшись на наследие Радзивиллов. И Марко уже договорился. Что плохого в том, если я просто помогу другим ребятам?
- Ох, Миленочка, ты ведь уже все решила, верно? Ты скажешь об этом Тео?
- Ты же знаешь, я не звоню ему первая. Так что, вряд ли. Да и зачем?
- Там хоть связь есть?
- По-моему, нет. Но рядом деревня, - поспешила успокоить я ее, - буду звонить оттуда! И потом, со мной же будет Марко.
Последнее ее успокоило – Марко она доверяла безоговорочно.
- Когда едете?
- Через неделю, как сдам экзамены.
- Хорошо, родная. Тебе помочь собрать вещи?
Я рассмеялась:
- Мам, ну это же все-таки не переезд на новую квартиру! Уж один рюкзак я в силах уложить!
Как и всегда после общения с мамой, я уходила, словно неся на плечах невидимое покрывало, сотканное из ее нежности и заботы. Пусть мое семейное наследие куцевато, но самое главное в моей жизни было всегда – мамина любовь. Какие бы сложности мы ни переживали, как бы я себя ни вела, я всегда чувствовала и знала, что для мамы я – самая главная ценность, и это ощущение служило мне хорошей жизненной опорой. Несмотря на то, что она родила меня довольно рано, и нас часто принимали за сестер, а не за маму и дочку, она никогда не стремилась быть для меня эдакой подружкой-ровней. У нас были доверительные отношения, но дистанция всегда соблюдалась, и меня это полностью устраивало. Задушевной «подругой» для меня стал Марко, а мама должна быть сильной, надежной. Взрослой. На моей памяти, единственный раз мама сдалась и показала мне свою слабость.
Был в нашей жизни период, когда навалилось все сразу: у нее обнаружились проблемы со спиной, предприятие, где она работала, закрылось, а тут еще дядя решил нас прогнать из квартиры. Это стало последней каплей, и в один вечер я застала маму сидящей на полу и рыдающей навзрыд. Я кинулась к ней, обняла, а она прижала меня к себе и заплакала еще сильнее:
- Ох, лапонька, да почему же мы с тобой такие невезучие! Да когда же это закончится! Я так устала тянуть на себе все, я выдохлась, я так больше не могу!
Она говорила еще что-то, но я не вникала в смысл слов. Меня охватил ужас. Мама, моя мамочка, несчастна, а я ничем не могу ей помочь! Я тоже заплакала, потому что впервые увидела маму такой…беспомощной. Постепенно мы успокоились, она вытерла мне слезы, поцеловала и сказала:
- Ничего, солнышко, я просто устала. Все уладится!
- Обещаешь? – всхлипнула я.
- Да, обещаю!
С тех пор прошло много лет, но я до сих пор вспоминаю этот вечер с содроганием. Я стараюсь не расстраивать маму по пустякам, хорошо учусь, работаю, не связываюсь с дурными компаниями и всегда хорошо ем (когда прихожу к ней). Это – максимум, на который я способна, чтобы она за меня не переживала. Но вести откровенные разговоры о жизни я не готова. Может быть, лет через десять-пятнадцать, когда у меня будут семья, дети, серьезная работа, мы станем легко обсуждать бытовые сложности и проблемы, так сказать, на равных. А пока пусть она остается взрослой, а я – цыпленком под крылышком. Вот такое эгоистическое детское желание!
Глава 8
Вторая половина схемы «родитель – ребенок» полна пробелов и домыслов. Историю моего отца я воссоздавала по кусочкам. До момента, пока не объявился Тео, мама рассказывала мне лишь то, что отца звали Яном (как красиво, думала я, Ян и Анна – в самих именах заложена судьбоносная близость моих родителей), и что он был маминым ровесником. Познакомились они в студенческой компании, влюбились, стали жить вместе, потом родилась я. А когда мне было неполных четыре года, отец уехал в Америку и не вернулся. С его родственниками у мамы связи не было. Сначала она ждала, переживала, что с ним что-то случилось, потом решила, что он просто нас бросил. Тем не менее, когда мы уезжали в деревню, мама оставила хозяевам квартиры, где мы жили, наши координаты на случай, если папа все-таки вернется. Но он так и не объявился.
Я плохо помнила папу и скучала, скорее, не по нему самому, а по тому, что вообще включено в понятие «отец» (об этом я уже говорила). В моей памяти остались какие-то обрывочные воспоминания, размытые картинки: вот он строит мне домик из кубиков, вот включает фонарик и устраивает театр теней, вот покупает мне огромного плюшевого медведя с черным лакированным носом, вот мы катаемся на пароходике по Свислочи. Эти фрагменты я бережно хранила в памяти, перебирая их перед сном и пытаясь вспомнить еще хоть что-нибудь: его смех, улыбку, надежные руки…