Брюнетка некоторое время следовала за ним, но, удостоверившись, что араб уходит надолго — достаточно надолго для ее целей, — поспешила обратно, к дому с занавешенными окнами. Вскрыв отмычкой входную дверь, она прокралась по лестнице на третий этаж, где поселился Мавритания.
Комната, куда она шагнула, справившись с замком, скорее напоминала шатер в пустынях Аравии или в сердце Сахары. Даже ковер подавался под ногами, словно лежал на мягком песке. Ковры затягивали стены и потолок, грозя обрушиться на голову незваному гостю давящей грудой, ковры завешивали окна, объясняя, почему в них никогда не горит свет. Неприметная брюнетка даже замерла на миг, впитывая необычную обстановку, прежде чем, тряхнув головой, приняться за работу. Ежеминутно прислушиваясь — не идет ли кто? — она методично, дюйм за дюймом обыскала комнату.
Джон Смит сидел у кровати Марти. В тусклом больничном свете его друг казался особенно маленьким и беззащитным. За дверями палаты интенсивной терапии к двоим жандармам присоединился охранник в штатском.
Простыни и покрывала были безупречно отглажены, ни единой морщинки не было на них, словно Марти не шевелился с той минуты, как его уложили в кровать. Но это впечатление было ложным. По временам больной уже двигался самостоятельно, хотя в сознание не приходил, а кроме того, с ним регулярно занимались физиотерапевты. Джон знал об этом из истории болезни, в которую заглянул, едва явившись в госпиталь Помпиду. Если верить компьютеру, состояние пациента неуклонно улучшалось, и вскоре его уже можно будет перевести из реанимации, даже если он и не придет в себя.
— Привет, Марти. — Джон с трудом улыбнулся. Он взял друга за руку, стиснув сухие, горячие пальцы, и воспоминания детских, а позже — школьных лет вновь нахлынули на него. Раз за разом он повторял один и тот же рассказ, все более и более детально, восстанавливая мелочи, давно стершиеся из памяти, пытаясь тем самым стимулировать дремлющий мозг Марти.
— В последний раз мы с тобой смогли нормально поболтать, — прерывая себя, проговорил Джон, осененный идеей, — когда ты еще был дома, в Вашингтоне. — Он помолчал, вглядываясь в лицо спящего. — Я слышал, ты сам сел на самолет и прилетел в Париж. Я впечатлен, ей-богу. Мне-то удалось уговорить тебя подойти к аэропорту, только когда у нас на хвосте сидели наемные убийцы. Помнишь? А теперь ты здесь, в Париже...
Он сделал паузу, надеясь, что название города вызовет какую-то реакцию. Но лицо Марти оставалось похожим на маску.
— И ты работаешь в Пастеровском... — продолжил Джон.
Впервые ему удалось вызвать реакцию. Слово «Пастеровский» будто гальванизировало Марти. Веки спящего дрогнули...
— Ты, наверное, и не догадываешься, откуда я это знаю, — говорил Джон, чувствуя, как пробуждается в его груди надежда. — Дочь Эмиля Шамбора...
При упоминании французского биохимика губы Марти затрепетали.
— ...рассказала, что ты без приглашения явился к ее отцу в лабораторию. Просто зашел и вызвался помочь.
Ему показалось, будто Марти пытается произнести что-то.
— Что, Марти? — Джон возбужденно склонился к нему. — Я знаю, ты хочешь что-то сказать мне. О Пастеровском и о докторе Шамборе, да? Постарайся, Марти. Постарайся. Расскажи мне, что случилось. Расскажи о ДНК-компьютере. Ты можешь!
Губы спящего разомкнулись на миг, щеки залил живой румянец. Все тело напряглось в попытке выразить ускользающую мысль, поймать первое слово. Джону доводилось раньше наблюдать, как выходят из комы. Иные просыпались мгновенно и сразу приходили в себя, другим же требовались дни и недели, чтобы восстановить мыслительные процессы, подобно тому, как приходится тренировать ослабевшие от долгого бездействия мышцы.
Пальцы Марти стиснули ладонь Джона, но, прежде чем тот успел ответить на пожатие, вновь обмякли. На лице больного отразилась глубочайшая усталость. Отчаянная, непосильная для раненого борьба вновь завершилась поражением. Джон проклял про себя тех террористов, что стояли за этим преступлением, и, не выпуская руки Марти из своих, продолжил неторопливую беседу со спящим. Антисептическую тишину палаты нарушал только его негромкий голос да механический гул и пощелкивание аппаратуры. Подмаргивали, перемигивались пестроцветные индикаторы, а Джон все нанизывал на нить рассказа те же ключевые слова: «Эмиль Шамбор» и «Пастеровский институт».