– Спасибо. У вас хороший французский.
– Только когда я говорю. Понимаю гораздо хуже.
Вскоре я совсем забыла о Сандрин. Я спустилась в метро и доехала до станции «Эколь Милитер». Вышла на рю Сен – Доминик, а дальше – на открытую всем ветрам авеню Раппа. Многие считают, что Седьмой округ – скучная мини-версия Шестнадцатого; они расположены по соседству, на противоположных берегах реки. Однако в Седьмом своя прелесть: большие высокие дома с просторной планировкой и невероятные образцы ар-нуво. Если не заблудишься в переулках, найдешь тут и недорогой отель, и гастроном со всем необходимым. Поравнявшись со входом в крошечное ателье, в стеклянной витрине я заметила женщину: она сидела за старинной швейной машинкой с ножной педалью и задумчиво смотрела куда-то вдаль. Наверное, точно так же она могла бы сидеть здесь и в позапрошлом веке, во времена Виктора Гюго. Для меня в Седьмом округе было еще одно развлечение: Американская библиотека на рю дю Женераль Каму. Когда-то много лет назад растерянная и очень одинокая версия меня нашла там временное убежище, среди знакомой речи и среднезападных акцентов.
Тут почти ничего не изменилось. Я заказала абонемент на полгода и сфотографировалась у стойки регистрации. Стеллажи ломились от книг, можно было найти издание на любую тему, хотя мне всегда казалось, что основной специализацией библиотеки были франко-американские отношения – долгая история безответной любви одной нации к другой. Сначала это были пилигримы, пьяневшие от доступного секса и коктейлей с коньяком, любители «Синего экспресса» и скачек в Ангене, завсегдатаи баров и ночных клубов на площади Пигаль. Потом, в годы войны, появились врачи, дипломаты и солдаты, личности вроде посла Буллита и доктора Самнера Джексона, которые помогали освобождать Париж от нацистов. С моего последнего визита прошло почти десять лет, и за это время им на смену пришло новое поколение молодых мужчин в роговых очках, которые пересекали океан, чтобы сложить свои дары к ногам холодной возлюбленной – Франции.
Стулья в читальном зале были по-прежнему жесткими, а запрет на еду и напитки никто не отменял. Все осталось таким же, за одним исключением: там, где раньше царила тишина, теперь постукивали клавиши компьютеров. Я взяла «Избранное собрание сочинений» Альфреда де Мюссе, скопировала оттуда «Декабрьскую ночь» и села за стол, чтобы пробежать текст глазами. Я была уверена, что поэма окажется слабенькой и чересчур манерной, – может, даже настолько, что я смогу подтрунивать над Джулианом, – однако между строчек заиграла мрачная мелодия. Я понимала, что мой визит в Американскую библиотеку – обыкновенное баловство. Настоящая работа ждала меня совсем в другом месте. И все же прежде, чем шагнуть в неизведанное, мне очень хотелось восстановить утраченную связь с прошлым.
В студенческие годы я снимала комнату на рю Шарон, неподалеку от площади Бастилии. Однако, как и другие студенты-мечтатели, все свободное время я проводила на Левом берегу – в погоне за призраками Хемингуэя и Сильвии Бич. Я не могла позволить себе ужин в «Клозери де Лила», но кроме него на бульваре Сен-Мишель работали только сувенирные лавки и забегаловки с кебабом; в летних кафе на соседнем бульваре Сен-Жермен иностранные туристы пили дорогой кофе. Я две недели копила деньги на ту самую брассери, в которой французские экзистенциалисты встречались со своими издателями. Вышла я оттуда с острым пищевым отравлением и следующие два дня провалялась с температурой.
По-настоящему я общалась только со своей домовладелицей, пожилой лионкой, которая все время сквернословила. Именно от нее мне достался «почти французский акцент» – редкое явление, особенно среди американцев. Заговорила я достаточно легко, а вот с пониманием возникли проблемы: в быстрой французской речи я почти не разбирала гласных звуков. Другое дело – чтение: слова, расписанные по буквам, предлагали все богатство вариантов. Но речь… Как французы умудряются нормально существовать, если слова «teint»[20] и «thym»[21], имея лишь одну общую букву, на слух звучат совершенно одинаково? Мой преподаватель французского в подобных случаях всегда советовал обращать внимание на контекст. Как бы то ни было, общаясь с местными, я начала проявлять излишнюю осторожность и говорила не как лионка, но как типичная жительница Бостона, в надежде, что мои собеседники притормозят и позволят мне спокойно разобраться, о чем идет речь: ont, ans, am, ent, ant, en, on, emps, ang… Через несколько недель хронического одиночества я начала придумывать себе оправдания. Я по-прежнему ходила на вечерние курсы французского и разговаривала с преподавателем, когда подходила моя очередь отвечать на вопрос. Но все мои попытки заманить других студентов после урока в какое-нибудь кафе заканчивались поражением: одни ссылались на срочную работу, другие – на семью. Вечера я проводила одна, в тишине библиотек и заточении съемной комнаты. Очень скоро все свободное время я стала посвящать учебе и собственным исследованиям. Тогда еще не придумали интернета, где можно найти хотя бы виртуального компаньона, поэтому мне оставались только книги. Благодаря чтению я очень быстро превратилась в примерную студентку, а девочка, мечтавшая о новых друзьях, постепенно исчезала.