— На этом месте гильотинировали Людовика Четырнадцатого, — сообщила она Рене.
— Вот как? — Рене была в шоке.
— Ну, наверное, в те времена это место выглядело совсем по-другому, — продолжала Жанин, — здесь высилась огромная мадам Гильотина. Ты читала Диккенса? Представь себе, как мадам Дефарж и ее сестры сидят и вяжут на том месте, где мы с тобой сейчас стоим, и считают головы, которые скатываются в корзины.
— Ну тебя, ты сейчас все испортишь! — всем телом вздрогнула Рене. Под теплым апрельским солнышком трудно было поверить в страшную кровопролитную сцену, которая когда-то разворачивалась на этой прекрасной площади.
Девушки побрели вверх по Елисейским полям. По обеим сторонам широчайшего проспекта располагались парки, они мельком видели играющих в них детей, киоски, карусели. Жанин указала на сад вокруг Елисейского дворца — официальной резиденции Президента Французской Республики. Они дошли до Рон-Пуан, где сливаются шесть улиц, перекрестка, украшенного шестью фонтанами и цветочными клумбами с ранними тюльпанами.
— Нам пора возвращаться, — заметила Жанин, глянув на часы.
Рене с сожалением посмотрела в сторону Триумфальной арки на площади Этуаль, до которой было еще далеко. Елисейские поля — такой широкий проспект, что его проезжая часть разделена на шесть полос, и еще остается место для парковки машин и террас кафе, обрамляющих его с обеих сторон.
— А мы не можем дойти до конца? — спросила Рене.
— Сейчас уже нет времени. Прогуляемся как-нибудь вечером, ночью это захватывающее зрелище, попьем кофе на террасе, посмотрим на мир и людей вокруг, но сейчас нам пора идти.
Они прошли через Рон-Пуан, уворачиваясь от бешено мчащихся машин, и свернули в какую-то боковую улочку, которая и привела их обратно к Фобур-Сент-Оноре. Многие мужчины останавливались и оглядывались на двух миловидных, шикарно одетых девушек, и Жанин предупредила Рене, чтобы она не бродила по улицам в одиночку.
Следующие несколько дней Рене бездельничала; так как еще не было моделей, сшитых по ее размерам, демонстрировать ей было нечего. Чтобы как-то скоротать время, она, следуя совету Жанин, начала вязать свитер. Решила послать его Барри в знак примирения. И хотя воспоминание о его измене все еще саднило ей душу, первая жгучая обида давно прошла. Она часто думала о нем. Они слишком давно дружны, чтобы такую дружбу мог разбить маленький, невинный флирт.
Жанин сдержала слово и на второй вечер пригласила ее попить кофе на Елисейских полях. Всюду сияли огни, кафе, куда они пришли, находилось в верхней части улицы, среди автосалонов и дорогих магазинов. По мостовой двигался беспрерывный поток машин в оба конца, а празднично одетая толпа заполняла тротуары. На деревьях зеленели первые листочки, и надо всем этим раскинулось шафрановое небо, подернутое дымкой прозрачно-розовых облаков, пылающих отблесками закатного солнца, легкий туман заволакивал Триумфальную арку.
— Вот, — выразительно провозгласила Жанин, — это и есть Париж. Интересно, как сложится здесь твоя судьба.
— Надеюсь, месье Себастьен введет меня в мир высокой моды, — засмеялась Рене. — Я же не вязать сюда приехала!
— Ты здесь всего пять минут, — напомнила ей Жанин. — Вот подожди, придет время сдавать очередную коллекцию. Это хуже, чем премьера на Бродвее, но, надеюсь, Париж подарит тебе нечто более захватывающее, чем работа.
— Это маловероятно, — вздохнула Рене, подумав, что если Жанин имеет в виду романтические увлечения, то с нее достаточно, она еще не скоро по этому соскучится.
Последующие вечера она проводила с Колетт и Ги, что было гораздо дешевле, а ей еще предстояло пополнить свой гардероб новыми летними парижскими туалетами. За картами они порой так шумели, что их выдворяли из гостиной, где взрослым хотелось посмотреть телевизор, и забирались в маленькую спальню Рене. От детей она стала быстро учиться разговорному французскому, так что время, проведенное с ними за играми, оказалось взаимно полезным.
Наконец вернулся Леон.
Он приехал совершенно неожиданно — просто вошел в салон, неся с собой целый портфель новых набросков, но весь салон сразу же ожил.
Служащие встрепенулись, манекенщицы отложили вязанья и прочие занятия, кинулись прихорашиваться перед большими настенными зеркалами. Пьер едва успевал носиться по бесконечным поручениям, началось непрекращающееся движение между мастерскими и кабинетом месье. Рене с волнением ждала, когда ее вызовут к нему, ведь он наверняка захочет ее увидеть. Сама она не была уверена, что хочет того же, хотя нет, ей было любопытно, как он ее встретит. Их последнее свидание в Ла-Боль все еще было ярким воспоминанием в ее памяти. Но тогда он был просящей стороной, умолял ее пойти к нему на работу, а теперь она — одна из его служащих. Когда Рене наконец вызвали, у нее задрожали колени. Ей стоило огромных усилий принять безразличный вид, входя в его кабинет.