— Откушенной, а не отбитой. — Михал осторожно коснулся фаянсовой культи. — Откушенной небытием, — подвел он итог экспертизы.
— Ерунда, небытия не существует. — Ксавье отставил в сторону пустую бутылку.
— Ты прав, — согласился Михал, — поэтому оно злится, что чашка существует, и мстит, откусывая ей ручку. Люди умирают от смерти, а предметы от небытия — оно кусается, разрывает на части, хотя бывает и хроническим. В этом случае вещь тускнеет, дряхлеет, но перед самой гибелью вдруг на мгновение становится блестящей и пестрой, после чего рассыпается окончательно. Поглядите на эту скатерть, словно с картины Матисса… она кричаще-фиолетовая с зеленым узором, а на самом деле — серая. Матисс рисовал вещи именно так — перед самым распадом, в прощальном, тленном сиянии красок.
Одиль, не сводя с Михала глаз, разглаживала скатерть.
— Утреннюю почту принесли? — спросил Ксавье.
— Да, но ответа с выставки нет. Может, будет днем или вечером. Не беспокойся, твои работы наверняка взяли. А мне пришло письмо из Италии. — Я вынула из кармана блузки конверт с огромной маркой, на которой глуповато улыбалась похожая на Одиль средневековая мадонна. — У нас хотят ненадолго остановиться Ясь с одним швейцарским теологом. Они сейчас знакомятся с Римом, ждут парижской стипендии. Ясь заканчивает третий том «Скуки оргазма».
— Чего? — Ксавье поперхнулся круассаном.
— Научный труд о скуке оргазма, — пояснила я. — Ясь его уже пять лет пишет. Как бы нам тут разместиться? — Я оглядела мастерскую. — Михал на подиуме, ребятам положим большой матрас у окна. Одиль не помещается.
— Она может спать с нами в спальне. Дай, пожалуйста, сахар… Спасибо, Одиль. Она ведь еще ребенок.
— Согласна, Ксавье, она еще ребенок и поэтому отправляется к своим родителям.
Склонившись над тарелками, Михал и Одиль крошили хлеб.
Через неделю пришло долгожданное письмо — две скульптуры из трех приняты на выставку. Прислали письмо и родители Одили — благодарили за заботу о малышке и приглашали нас приехать на Рождество. Третье письмо, от Яся, привез из Рима Томас. Всем привет и жалобы на Фонд культуры, отказавший им в этих несчастных десяти тысячах франков. «Они посоветовали мне изменить название научного труда и пожелали удачи. Я, пожалуй, посвящу им один из своих оргазмов. Томас получил деньги на сравнительное исследование в области теологии. Он вам не помешает. Это обаятельный и тактичный человек, которого интересуют лишь древние еврейские и персидские рукописи. Ему нужно три месяца, чтобы закончить кандидатскую диссертацию», — писал Ясь.
Швейцарец более или менее соответствовал описанию. Для начала он извинился за беспокойство и объяснил, что на гостиницу не хватает денег. Мне как хозяйке он вручил три тысячи франков, вежливо умолчав, предназначается ли эта сумма на оплату жилья или на совместные трапезы. Принялся килограммами таскать в мастерскую книги, причем в отличие от Михала не разбрасывал повсюду свои записи. Ценные рукописи раскладывал на постели за китайской ширмой, а себе стелил на матрасе.
— Мне так удобнее, — уверял он. — Если я просыпаюсь ночью и хочу что-нибудь проверить, не приходится лезть под кровать и рыться в бумагах. Я просто зажигаю фонарик и сразу нахожу что надо.
Томас приучил нас к итальянской кухне. На ужин он готовил la pasta italiana.[10] Каждый вечер по-новому, но название оставалось неизменным.
— La pasta italiana, — провозглашал он и водружал на стол миску горячих клецок, посыпанных сыром.
— Bellissima,[11] — хвалил блюдо Михал, подражая немецкому акценту швейцарца.
К la pasta italiana Томас покупал канелли, итальянское белое вино, подслащенное виноградным соком, к сыру — его же.
— Томас, Томас, к камамберу подают бордо: каждому сорту сыра соответствует свое вино, — убеждал его Ксавье.
— Понимаешь? — ударился в теорию Михал. — Подобно тому, как каждой женщине соответствует свой мужчина.
Швейцарец смеялся и наливал очередную рюмку белого вина:
— Шарлотта к камамберу подает канелли.
— Шарлотта тут не аргумент, — возражал Михал. — Она наполовину полька, наполовину француженка, в ней все перемешано.
— Не давай себя в обиду, Шарлотта, — подбадривал меня Томас.
— Успокойтесь, через две-три бутылки вы забудете, о чем спорили. — Отодвинув тарелки в сторону, я разложила карты.
Михал опустил пониже висевшую над столом лампу, вынул из рюкзака мятый экземпляр «Рассуждений о методе» и принялся черной пастелью подчеркивать отдельные слова.