— Я ведь подвернул рукава, — он поднял руки, — выше локтя.
Не опуская рук, он разглядывал кисточку, с которой ритмично капала зеленая тушь.
— Чушь собачья — эта ваша болтовня. — Он тщательно вытер кисть, затем сполоснул в воде, — И болтовня, и писанина. Значение имеет лишь прикосновение. Книги нужны затем, чтобы представить себе мир и всякие сценки. Например, настолько четко увидеть спальню, в которой занимается любовью молодая пара, чтобы простыня и струйка пота, стекающая по спине девушки, стали почти реальными. Сколько слов нужно, чтобы на самом деле сунуть ей руку между ног?
— Это зависит от силы убеждения, — закашлялся Томас. — Иным барышням достаточно пары слов и наличных.
— Я не имею в виду реальных барышень, я говорю о написанных. До них тебе никогда не дотронуться, напиши ты хоть тысячу страниц об облупившемся вишневом лаке на ногте большого пальца левой ноги такой воображаемой девушки. А кисточкой — пожалуйста. Можешь сам в словаре проверить: по-латински «кисть» — «peniciullus», от «penis».
Томас помял картон и беспомощно спросил:
— Шарлотта, о чем это Ксавье?
— Спроси у его девушек, я жена.
Михал соскочил с подиума:
— Послушайте, я что, в положении? Пахнет гашишем. Окна нельзя открыть?
— Исключено, — Ксавье был неумолим, — уйдет тепло. Иди пройдись, проветришься.
— Я с тобой. — Я надела шубу и набросила поверх нее платок.
Мы наперегонки сбежали по крутой лестнице. Михал оказался у входной двери первым. Я перегнала его на улице. Мы бежали по Бланш вниз, к Трините.
— Посидим в кафе здесь или пойдем в Ле Мазе? — остановилась я на перекрестке.
— Пошли, все равно куда. — Михал взял меня за руку и замолчал.
Я шла за ним, глядя на витрины.
— Смотри, какие очаровательные мишки. — Я остановилась перед Галери Лафайет. Несколько десятков кукол и пушистых зверьков в карнавальных венецианских костюмах танцевали под музыку Вивальди. — В прошлом году костюмы были мавританские, а до этого — средневековые, — припоминала я праздничные декорации Лафайет.
— М-м-м, — рассеянно буркнул Михал.
Мы пробрались сквозь толпу возбужденных детей, клянчивших конфеты у Санта Клаусов — они шатались по Парижу еще долго после Рождества. Свернули на тихую улочку, пересекающую Бульвар дез Итальен.
— Ты мне так и не рассказал о монастыре. После возвращения вы с Томасом распаковали чемоданы и пропадали где-то целыми днями. Обещали рассказать про эти две недели, когда у вас будет побольше времени.
— Да что тут рассказывать… Томас проводил свое анкетирование, я ему помогал. Утром нас будил колокол к заутрене, в течение пяти минут пустели кельи монахов, монахинь и их детей.
Я остановилась, чтобы посмотреть, не шутит ли Михал.
— Обыкновенный экспериментальный монастырь для монахинь, монахов и избравших монашескую жизнь семей. Община подчиняется непосредственно Папе Римскому. Сначала она называлась Община Льва Иуды. Название пришлось поменять, потому что верующие думали, что монахи принадлежат к Общине Иуды Искариота. Основатель монастыря — Эфраим, обратившийся в католицизм сын раввина. Его мечта — перенести папскую кафедру в Иерусалим и объединить иудаизм с христианством. Религиозный обряд в монастыре — католический: утренняя молитва, месса, адорация. Никакой ереси, время от времени «Отче наш» или «Аве Мария» на иврите. По пятницам после Крестного Пути шабат. Его устраивают Филип — это дьякон, настоятель ордена — с женой. Они благословляют присутствующих. После окончания трапезы начинаются хасидские танцы. Монахини, монахи и гости поют, играют, кружатся в хороводе — настоящий хасидский шабат, только не в черных лапсердаках, а в белых сутанах.
В одиннадцать замок затихает. Под барочными сводами пролетают летучие мыши, из сада в кухню проникают жирные коты. У подножия монастырской горы средневековый городок Корд-сюр-Сьель, в прошлом славившийся своими ремеслами и стойкой защитой веры еретиков от крестовых походов провансальской католической власти. В городе скрывались катары после захвата Монсегюра. О тех временах напоминают таинственные знаки в подвалах и переулках Корд-сюр-Сьель.
Что же касается летучих мышей, без них в монастыре не обойтись. Иначе ночные медитации в часовне к утру плавно перетекали бы в дрему. Если монаха одолевает сон, его будят летучие мыши, пикирующие с церковных перекрытий прямо на его склонившуюся голову. В попытках уклониться от разведатак молящийся набожно дожидается рассвета.