— Деточка, только некрофилия — победа над смертью.
— Ханжи, — принялась плакаться Шарлотта. — Трусы, подлецы, лелеют дома теплые мещанские п…, а потом для поправки имиджа бросаются в андерграунд, сатанизм, магию. Клоуны, вырядившиеся чернокнижниками, всё под соусом серьезности и недоговоренности, ведь достаточно хоть одну мысль довести до конца, как немедленно раскроется весь ее глубочайший идиотизм.
— Так-так, очень интересно. — Габриэль вынула блокнот. — Любовь ради любви, то есть любовь чистая, не запятнанная зачатием, есть содомия. Чистая любовь… Чистое искусство, искусство ради искусства, следовательно, также содомия, только интеллектуальная. И в самом деле — Оскар Уайльд был содомитом.
— Дорогая, попробуй осознать, что… — принялся уговаривать любовницу Жан, поглаживая ее дрожащие руки.
— Заткнись! Когда я осознаю, что воздух — это газ, тут же начинаю задыхаться.
Шарлотта была безутешна. Помочь мог только продуманный экспромт.
— Ты родилась под знаком огня. — Я заглянула ей в глаза.
— Точно, откуда ты знаешь?
— Ты вся горишь. — Я попыталась под столиком положить ей руку на колено. — Я родилась под знаком воздуха. Огонь невозможен без воздуха, воздух же в огне сгорает, — продолжала я почти тоном искусительницы, — мы нужны друг другу, Шарлотта, ты не можешь не чувствовать этого. — Я откинула с ее лица прядь. — У тебя красивые глаза, не ярмарочно голубые, как у большинства блондинок, а искристо-серые, словно Природа не посмела нарушить их сияние красками.
— Не валяй дурака, ты ведь не бисексуалка. — Жан пытался отвлечь меня от внимавшей каждому слову девушки.
— А почему бы и нет? Потому что я учу тебя польскому? Наши сорок пять минут уже закончились, с твоего разрешения я ухожу с Шарлоттой.
— А я? — жалобно удивился Жан.
— А ты… ты пойдешь с трупом. — Я указала пальцем на заскучавшую Габриэль, листавшую книгу. — Пошли. — Я подтолкнула Шарлотту к выходу. Сделав несколько шагов, она прислонилась к стойке и выжидательно поглядела на Жана.
— Солнышко, его больше нет. — Я притянула ее к себе. — Боже, как ты чудесно пахнешь… твои руки, прекраснейший запах женщины, второй, третий день после месячных, тончайшая ваниль. Шарлотта, ты не можешь исчезнуть, ведь я охватываю ладонями твои плечи, вижу твою грудь, ощущаю под длинным шелковым платьем вкус ванили. Солнышко, ты должна мне помочь и пройти со мной до конца, до точки в конце предложения.
— Мне негде жить, и у меня нет денег. — Михал тщательно исполнял весь кофейный ритуал: сначала разворачиваешь сахар, затем на мгновение замираешь над темной поверхностью чашки, опускаешь туда ложечку, бросаешь в кофе цветной фантик. — Бумажку потом можно пососать — когда допьешь кофе. Мне негде жить.
— Где же ты живешь и на что? — Я бросила в кофе сахар прямо в обертке.
— Я живу со стиральной машиной. Один знакомый переделал туалет в прачечную. Там нет окна, помещается только спальник и стиральная машина, больше ничего, никаких проблем. Но каникулы заканчиваются, возвращаются жильцы, придется переезжать. Нельзя оставаться даже на ночь, потому что после двадцати двух ноль-ноль — льготный тариф на электричество, и соседи приходят стирать. Я люблю свою стиральную машину, она дарит мне тепло, покой, свет. Порой мне кажется, что это почти живое существо, например, самка Будды.
— Почему бы тебе не вернуться домой? Хотя бы в гараж — он больше твоей прачечной, да и окна там есть.
— Обожаю цвет кофе, — Михал заглянул в чашку, — единственный цвет, обладающий запахом. У моей стиральной машины нет недостатков… если не бросать в нее грязное белье, она даже способна на платонические чувства — стирает чистую воду. У моей жены есть только один недостаток — она меня не любит. Я не могу вернуться домой. Не заставляй меня рассказывать философские истории и доказывать, что существует исключительно реальность разлук и никогда — возвращений. У меня нет жены, нет дома, я съежился до габаритов берлоги и прошу тебя найти жилье именно такого размера. Кухня мне не нужна, туалет есть в библиотеке. Я могу уходить утром и возвращаться в полночь.
— Как Золушка, — пробормотала я.
— Что «как Золушка»?
— Ты, Михалик, возвращаешься в полночь, как Золушка.
— Шарлотточка, милая, тебе что, захотелось быть всезнающим повествователем? Но эта роль уже отдана Святому Духу. Ну так как?…
— …прямо он не просил, но, видимо, хотел бы временно перебраться ко мне.
— И что ты ему ответила? — Ксавье накрывал глиняную статую мокрыми тряпками.