– Доброе утро, мама.
Кэтти обиженно поджала губы. Вчера дочка заставила ее поволноваться, явившись домой в одиннадцатом часу ночи.
Мария отбросила одеяло и потянулась. Оказалось, что она спала совершенно голой. Некоторое время Кэтти завороженно рассматривала удивительно белую кожу на груди дочери, неестественно белую в сравнении с густым загаром плеч, потом стыдливо отвернулась:
– Мария! Сейчас же оденься! Сколько раз говорила, чтобы ты не ложилась в постель без одежды! Это безнравственно!
– Но, мама, сейчас даже без одежды жарко спать! Как в пекле. Да и кто меня может увидеть?
– Может увидеть или нет – какая разница? Запомни, спать голой просто неприлично. Так ведут себя только животные.
Девушка молча поднялась, достала из комода и нехотя надела пижамную куртку. Наряд едва доставал ей до бедер, однако Марию это совершенно не смущало. Она подошла к матери и чмокнула ее в щеку.
– Не сердись, мамочка.
Кэтти попыталась сурово нахмурить брови, но в конце концов не выдержала и улыбнулась:
– Не подлизывайся, лиса. Я знаю твои фокусы.
Беззаботно рассмеявшись, Мария потерлась щекой о материнское плечо.
– А я вчера ездила на пляж. Видишь, какой загар.
– Вижу-вижу.
Кэтти открыла рот, чтобы выспросить подробности, но дочь ее опередила.
– Представляешь, у друзей Фрэнси дом в Кони-Айленде, в Морских Воротах.
Эти слова буквально потрясли Кэтти. Она всплеснула руками:
– О! Морские Ворота! Такой богатый район! Родители этой подружки, видать, очень богатые.
– Да, у них куча денег. А в Нью-Йорке они живут на Парк-авеню.
Мария предпочла не уточнять, кто именно живет в Кони-Айленде: подружка или друг. К счастью, в этот момент заплакал ребенок, и разговор сам собой прервался. Вынув малыша из колыбельки, Кэтти прижала его к груди и поверх пушистой головки строго посмотрела на дочь:
– Все равно ты поступила скверно. Прежде чем куда-нибудь ехать, девочка твоего возраста должна зайти домой и предупредить родителей. Я ужасно волновалась.
– Не было ни секунды, мам. Мы рванули сразу после школы.
– Ну хорошо... А почему ты явилась так поздно?
Кэтти положила младенца в постель, перепеленала.
– Пришлось остаться на ужин...
Кэтти скользнула взглядом по оживленному лицу Марии:
– Больше никогда не делай так. Отец так волновался. Мы оба...
Девушка перестала улыбаться, в глазах появился недобрый блеск:
– Зачем это я ему понадобилась? Пиво кончилось, что ли?
– Мария! Разве можно говорить такие гадости о своем отце?
Девушка спокойно подошла к шкафу, достала вытертый халатик, накинула на плечи, потом повернулась к матери и отчеканила:
– Он – не мой отец. Запомни.
Кэтти тяжело вздохнула:
– Ну что ты все время твердишь: не мой отец, не мой отец. Питер любит нас и мечтает подружиться с тобой. Разве он виноват в том, что ты ни разу не захотела с ним поговорить по-человечески?
Мария словно оглохла. Она молча взяла с комода зубную щетку и на ходу бросила матери:
– Отдохни. Я сама приготовлю Питеру еду.
На кухне девушка налила в кастрюльку воды, поставила туда бутылочку с молоком и водрузила все это на плиту. За несколько минут умылась и с теплой бутылочкой вернулась в детскую.
Мать поднялась с постели.
– Покорми Питера, ладно? И быстрее иди завтракать, а то опоздаешь в школу.
Кэтти вышла. Мария наклонилась к малышу, показала ему бутылочку и ласково пропела:
– Ну, хочешь кушать, Питер? Хочешь? Конечно, хочешь.
В темных глазенках вспыхнул огонек осмысленного выражения. Пухлые ручки потянулись к бутылочке, слюнявый ротик растянулся в беззубой улыбке.
– Ты мой хорошенький...
Надев на бутылочку соску, она сунула ее ребенку. Маленький Питер радостно хрюкнул, сжал резинку голыми деснами и сосредоточенно зачмокал.
Мария внимательно оглядела малыша:
– А ну-ка скажи, свалишься ты отсюда или нет, пока сестра будет одеваться? Я думаю, не свалишься.
Девушка погладила младенца по мягкому животику, достала из шкафа одежду, скинула пижамную куртку. Мурлыча под нос модную песенку, натянула трусики и уже взяла лифчик, но тут почувствовала на себе чей-то липкий взгляд и опустила руку. Медленно подняла глаза к висящему перед ней зеркалу. В тусклом стекле отражалась открытая дверь детской, часть кухни и сидящий возле стола отчим. Он жадно разглядывал девушку. Мария презрительно ухмыльнулась, не торопясь надела лифчик, потом подошла к двери и смерила отчима ненавидящим взглядом. Захлопнула дверь.
Брат и сестра закончили свои дела одновременно: девушка оделась, а младенец высосал положенное ему на завтрак молоко. С малышом на руках Мария вышла из детской. Отчима на кухне уже не было. Девушка отдала ребенка матери и села за стол. Перед ней стояла мисочка с неаппетитной слизистой массой.
– Опять овсянка?
– Между прочим, тебе овсянка очень полезна. Ешь.
Мария уныло сунула ложку в липкое варево. Больше всего ей сейчас хотелось курить, но при матери она этого делать не решалась. Придется потерпеть.
– Спасибо, я не голодна.
На кухню ввалился отчим – обрюзгший и раздраженный. Еще с порога он принялся отчитывать падчерицу:
– Что, овсянка слишком проста для твоего изысканного вкуса? Еще бы – плебейская еда. Может быть, ты предпочла бы яичницу с ветчиной?
Мария бросила на него враждебный взгляд.
– Честно говоря, я предпочла бы именно это.
Отчим неуклюже плюхнулся на стул, повернулся к Кэтти и прорычал:
– Каково, а? Поди, стыдится, что мы бедны и не трескаем по утрам яичницу с ветчиной?
Глаза девушки потемнели от гнева:
– А мы не были бы так бедны, если бы ты перестал лакать свое пиво и пошел зарабатывать деньги.
Питер обиженно вздохнул и заныл, обращаясь будто бы только к жене:
– Вот чего в ней нет, так это уважения к своим родителям. Одни оскорбления! Оно и понятно: где ей набраться чему-нибудь путному, если она шляется по ночам неизвестно с кем.
Мария вскинула голову:
– Своих родителей я уважаю! Но не тебя.
Кэтти хлопнула ладонью по столу:
– Мария! Замолчи!
Девушка раздраженно подвинула к себе миску:
– Пусть он не цепляется ко мне.
Пытаясь успокоиться, попробовала проглотить пресную холодную кашу. Отложила ложку. Кэтти не унималась.
– Отец прав. Ты не имеешь права ему грубить. Он заботится о тебе...
– Враки!
Мария вскочила из-за стола, грязная ложка свалилась на пол.
– Он заботится только об одном человеке – о самом себе. И больше ни о ком. Если бы твой замечательный муженек был мужчиной хоть наполовину, он ни за что не позволил бы тебе работать ночами. Да пойми же наконец – он пиявка. Пиявка!
Кэтти вскинула руку. Звонко хлопнула пощечина. Еще не осознав происшедшего, девушка прижала ладонь к пунцовой щеке. Минуту в кухне стояла мертвая тишина, потом Мария с ужасом выдохнула:
– Ты ударила... меня?
С трудом сдерживая рыдания, Кэтти попыталась говорить твердо, но голос дрожал:
– Да, чтобы научить уважать родителей.
Широко открытые глаза дочери наполнились слезами, и Кэтти умоляюще протянула к ней руки:
– Мария! Мария...
Девушка не заплакала и словно окаменела. Она посмотрела на мать холодно, отстраненно, будто видела впервые, потом отодвинулась, как отодвигаются от чужого человека.
– Мария!
– Извини, мама. Мне очень жаль.
Мария повернулась и тихо вышла из кухни, потом из квартиры. Хлопнула входная дверь.
Кэтти поняла, сердцем почувствовала, что дочь ушла от нее навсегда. Давясь рыданиями, она повернулась к мужу:
– Что я наделала! О, господи, что я натворила! Бедная моя девочка!
Питер не шелохнулся, будто весь этот крик не имел к нему никакого отношения. Он был спокоен, и только недобрая улыбка выдавала его торжество.
– Ты поступила правильно, Кэтти. Давно бы так.
Она перестала плакать.
– Думаешь, это поможет?
Питер глубокомысленно надул щеки: