Привыкала и я, получая третье по счету воспитание. Постепенно я вспомнила, кто я, как мое имя, кое-что вспомнила о своей жизни до катастрофы на яхте. Я ощущала шевеление Галактики всем своим существом и при желании могла "дотянуться" до ближайших соседних галактик. Я не могла охватить сразу все события, происходящие в Галактике, и напоминала самой себе человека с фонарем в затемненной комнате. Он видит все в луче фонаря, а остальное только улавливает — температуру, влажность, запах, угадывает размеры комнаты и очертания находящихся там предметов. Я жила таким вот галактическим "шевелением", а Гита то и дело заставляла меня "возвращаться" к людям. А мне было непросто "удерживаться" в новом для меня качестве — в человеческом обличье. Позже я поняла, что такие ощущения даны только мне, и никому больше. Мои рассказы удивляли окружающих и даже отпугивали. Матвей посоветовал мне не сильно распространяться о своих ощущениях. Все человеческие проблемы поначалу казались мне мелкими, незначительными. Я без особого интереса наблюдала за окружающими меня людьми, не совсем их понимая. Но человеческое начало постепенно ко мне возвращалось и брало верх, я становилась все меньше и меньше, и понемногу я начала понимать существ, к которым принадлежала как биологическая особь. Планету-океан я стала забывать, словно сон, и теперь помнила ее очень смутно, настолько смутно, будто мне о ней рассказали. Однако мое собственное человеческое существование до сих пор протекало мимо меня, не совсем совмещаясь со мной самой. Я смотрела на себя как наблюдатель со стороны.
На "Селене" мои ощущения стали меняться, и я сначала не могла понять, нравится ли мне это или не нравится. Я стала остро воспринимать самое себя, чего раньше не было, я стала совсем маленькой, такой же маленькой, как и мое собственное тело, и все эти новые ощущения были связаны с Юрием. Именно его присутствие полностью вернуло меня в мою собственную оболочку. Вселенная отодвинулась. Это было непривычно и неудобно. Мне казалось, что если я добьюсь своего, все встанет на свои места. Я располагала тремя неделями и радовалась, что срок достаточно большой.
ЮРИЙ ТАБУНОВ
Путешествие приблизилось к концу, и я с удовлетворением ожидал завтрашнего вхождения в поле тяготения Плутона. Рыжая чертовка не давала мне расслабиться. В этом была только одна положительная сторона: она заставила меня выкинуть из головы мои проблемы. Я видел все ее наивные попытки влюбить меня в себя. Я понимал необходимость разговора с ней, но не решался начать этот сложный, щекотливый разговор. Еще я надеялся на ее девичью скромность — она еще слишком юна, надеялся, что и так все обойдется. Похоже, мои надежды оправдывались. Потом мы расстанемся с ней навсегда, и она обо мне забудет. Не давал расслабиться и статус Марии. Мне нельзя было забывать, кем является пассажирка "Селены". Кроме того, рыжая девушка, влюбленная в меня, была несколько странноватой. Я не мог уразуметь, в чем конкретно выражается ее странность, странность эта даже не выражалась, а ощущалась, и это внушало мне некоторое чувство страха перед ней, как перед непонятным существом.
Назавтра она ожидала вторичной связи с Землей, во время которой ей придется иметь дело не только с лояльным Адамсоном, но и с полусотней людей, которые наверняка будут настроены враждебно. Ее не могло это не беспокоить, она была молчалива и сосредоточенна. Ужин прошел в непривычном молчании, и мне не хватало ее голоса. Она нуждалась в поддержке, но я опасался, как бы она не расценила мою поддержку на свой лад. Настроение у меня испортилось. Ее неумелая стряпня не прибавляла мне жизнерадостности.
От мрачных мыслей меня отвлек ее долгий влюбленный взгляд. Только этого не хватало! Я молча поднялся с намерением покинуть камбуз. Она поднялась тоже и оказалась у меня на дороге. Я остановился.
— Дай мне пройти, Мария.
Она не двинулась с места, заворожено глядя мне прямо в глаза своими светло-карими глазами в пышных темно-рыжих ресницах, и я попался в их плен. Ситуация была щекотливая. Будь она зрелой женщиной или хотя бы не влюбленной в меня, я бы не раздумывал.
— Меня нельзя любить, — ласково сказал я ей.
— Можно, — просто ответила она. Посмеиваясь, она приподнялась на цыпочках и обняла меня за окаменевшую шею.
— Мария… — пробормотал я.
Ее поцелуй оказался неожиданно влажным, интимным. Жгучая молния пронзила меня с головы до ног, пол под моими ногами провалился. Я сделал отчаянную попытку вырваться из рук Марии и отстранить ее от себя, но она прильнула ко мне всем телом.
— Не надо, Мария, — попросил я ее севшим голосом.
— Почему? — прошептала она. Она смотрела на меня смелыми влюбленными глазами и счастливо улыбалась. — Ты ведь любишь меня, я вижу.
— Ты ошибаешься.
— Не ошибаюсь. Какие у тебя глаза… Они не обманывают.
— Это не то, что ты думаешь, — хрипло ответил я. — Это не любовь. У меня давно не было женщины, вот в чем дело. Тебе ведь нужно не это, верно?
Сомневаюсь, что она слушала меня. Скорее всего, она слушала только мой голос, а не слова. Она на мгновение отпустила меня, ее халат скользнул на пол, обнажив неожиданно крепкое, ладное — жилочка к жилочке — тело с рельефными мускулами, очень белую, упругую, сплошь покрытую рыжими веснушками кожу — все то, что я не успел разглядеть в душевой, и это солнечное, горячее тело снова ко мне прильнуло. Переборки стремительно поплыли куда-то мимо меня. Мария страстно целовала меня в глаза, в губы, в шею — куда попадет. Мои руки против моей воли сомкнулись вокруг тонкого, гибкого, сильного стана, дыхание прервалось. На миг я перестал существовать.
— Галина, — судорожно выдохнул я прямо в ее губы.
И в то же мгновение оказался на свободе. Ее глаза, секунду назад наполненные любовью, стали изумленными, испуганными.
— Что ты сказал? — спросила она хриплым, срывающимся шепотом.
— Меня нельзя любить, Мария, — повторил я. — Я люблю другую женщину. Прости.
Она отступила, внимательно рассматривая меня, и мне стало сильно не по себе. Ей было очень больно. А еще она была опасна, я ощущал это каждой своей косточкой.
— Все равно я буду тебя любить, — упрямо прошептала она.
Я отрицательно покачал головой — нет, не надо. Задыхаясь, она бросилась вон.
МАРИЯ ПОМОРОВА
Ноги сами принесли меня в мою каюту, они знали дорогу. Я ничего не видела. Я была смята, уничтожена им. Он был беззащитен, мне ничего не стоило свернуть ему шею небрежным движением руки, и в то же время я осознавала свое бессилие. Впервые в жизни я не могла дать сдачи, а сдачу обидчикам я давала всегда. В его черных, маслянистых глазах плавала настоящая боль, причину которой я не могла понять, и вместо обиды я почему-то жалела его за эту боль. И я по-прежнему любила его. Нет, не по-прежнему, по-другому. Теперь любовь стала болезненной, невыносимой, жгучей. Я ползала по полу, корчилась от незнакомой прежде боли, в голове прокручивалось каждое его слово, сказанное мне. И его отрицательный жест напоследок: моя любовь ему не нужна. Мое собственное существование окончательно совместилось с моим бренным телом, и я с изумлением и ужасом ощутила, до чего жестоко и болезненно быть человеком. Я не желала этой боли. Я не хотела больше быть человеком. Я хотела вернуться обратно в Океан и застыть там без дыхания. Я слепо ткнулась в переборку каюты и закричала. В первый раз за семнадцать лет хлынули слезы.
— Зачем я человек?! — крикнула я Вселенной. И впервые поняла — Вселенная не слышит меня, не может слышать.
…А потом я отчетливо уловила сигнал — крик о помощи, пришедший издалека, из галактики "Мышки". Кто-то заблудился среди звезд в своей собственной галактике. Я вмиг перестала рыдать и прислушалась. Я не раз слышала о подобных сигналах, которые улавливали судовые приборы, но сама, без приборов, услыхала его впервые. Сигнал взбудоражил меня так, будто это я обязана была прийти на помощь. Будто я чем-то могла помочь заблудившимся в галактике "Мышки" — в галактике, до которой я не могу добраться, которой не знаю и до которой не достаю своим "фонариком"! Ответ на сигнал я уловила через несколько секунд. Значит, помощь подоспеет и без меня. Почему же я уловила сигнал, идущий оттуда? Я успокоилась и сразу вспомнила о постигшем меня фиаско. Моя реакция на отдаленный сигнал, который не имел ко мне никакого отношения, вдруг задвинул на задний план боль от несчастной любви. Мне хотелось разобраться, что все это значит. Мне казалось, что так я сумею понять, кто я на самом деле.