Можно согласиться с мнением Э. Глассона: «Сами короли побудили парламент выйти за рамки его нормальных функций и вовлекли его в политику»[67]. Как ни странно, больше всего для этого сделал деспотичный и жестокий Людовик XI.
Укрепление абсолютизма проходило при нем в очень сложных условиях противостояния с могучим герцогством Бургундским, и хитрый король сам был заинтересован в том, чтобы парламент как бы вопреки воле монарха аннулировал вырванные у него силой уступки. Именно Парижский парламент отказался регистрировать Конфланский договор, заключенный в 1465 г. Людовиком XI с Лигой общественного блага и содержавший слишком большие уступки монарха феодальной оппозиции.
Понимая полезность такой политической роли своих судей, король решил увеличить их авторитет, даровав им фактическую несменяемость. Так появился эдикт 21 октября 1467 г., где провозглашалось: «Отныне мы не будем жаловать никаких наших должностей, если они не будут вакантными по причине смерти или из-за совершенно добровольного, должным образом оформленного отказа от них их владельцев — или же вследствие уголовного преступления (forfaiture), коль скоро его факт будет установлен судом в должных юридических формах, при компетентности судей»[68]. Иными словами, судью нельзя было лишить должности, если только он не был осужден за конкретные преступления теми судьями, которые имели право его судить (т. е. его же коллегами, а не каким-либо чрезвычайным трибуналом). И хотя Людовик XI не был склонен всерьез относиться к таким обещаниям и сам же их нарушал, принцип несменяемости должностных лиц все же был провозглашен. Спустя полвека Клод Сейссель в своем трактате «Великая французская монархия» писал, что во Франции юстиция «обладает большим авторитетом, чем в любой другой стране» — в частности, потому, что судьи «несменяемы (sont perpetuelz), и короли не властны их уволить иначе как за преступление»[69]. Уже Людовику XI пришлось столкнуться с нежеланием возвышенного им парламента регистрировать ряд королевских эдиктов, противоречащих «общественному благу». А после смерти этого монарха авторитет парламента попыталась использовать аристократическая оппозиция. 17 января 1485 г. представитель герцога Луи Орлеанского (будущего Людовика XII) явился в Парижский парламент «как в суверенный суд, долженствующий следить (avoir l'oeil et regard) за великими делами королевства» с протестом против действий правительства регентши Анны де Боже, фактически отстранившего от власти формально совершеннолетнего Карла VIII[70]. Не желая вмешиваться в борьбу придворных партий, парламентарии уклонились от предложенной им роли верховных арбитров и ответили так же, как их предки в 1413 г.: они могут заниматься большой политикой только тогда, когда их пригласит к этому сам король. Иначе повел себя Парижский парламент при том же Карле VIII, когда речь зашла о регистрации финансовых актов. Он решительно отказался одобрить намерение короля собрать в свою пользу десятину с французского духовенства, причем, с согласия папы. Однако именно этот сговор короля и папы не понравился парижским судьям, всегда отстаивавшим галликанский принцип автономии французской церкви от власти Рима: парламент заявил, что кроме санкции Ватикана требуется еще согласие самого духовенства Франции, и от проекта пришлось отказаться. В 1497 г., после смерти энергичного первого президента Лавакри, Карл VIII решил несколько усилить контроль над парламентом, утвердив принцип непосредственного назначения королем его лидера. Ранее монарх назначал главой парламента одного из нескольких кандидатов, выбранных его членами. Парламентарии и на этот раз приступили к голосованию и выбрали трех человек, но король демонстративно назначил четвертого. Отныне первый президент парламента стал королевским назначенцем, и принцип несменяемости перестал на него распространяться; в таком же положении оказались и главы других верховных палат. Однако правом сменить первого президента парламента короли практически не пользовались, хотя и следили, чтобы этот важный пост не передавался по наследству. Существовало понимание того, что хотя, конечно, глава верховного суда и должен влиять на решения своей палаты в нужном для правительства духе, но если нежелательное решение все же будет принято, ему придется отстаивать его перед монархом во имя коллегиальной солидарности — важнейшего принципа функционирования аппарата судебной монархии.
67