Надо сказать, что хотя Капфиг активно использовал архивные материалы, он не пытался обосновать фактами свои парадоксальные постулаты, которые так и остались декларациями, плодом его радикально-демократической интуиции. Сто лет спустя его тезис о революционизирующем влиянии Английской революции на Фронду и широком распространении республиканских идей во Франции попытается доказать Б.Ф. Поршнев.
Либеральная апологетика Фронды не смогла утвердиться во французской историографии. Она была актуальной до тех пор пока существовала конституционная монархия и пока либеральная идея свободы личности и разделения властей не соединилась с демократической идеей политического равенства и всеобщего голосования. Когда к середине XIX в. это произошло, стала особенно заметной неправомерность претензий Парижского парламента на роль народного собрания. Как могла говорить от имени народа и защищать его интересы судейская корпорация, члены которой никем не избирались, но покупали свои должности или получали их по наследству? И разве вся парламентская оппозиция не началась с борьбы за свои корпоративные, корыстные интересы? «Фронда никогда не преследовала никакой серьезной и возвышенной цели», — писал в 1879 г. А. Шерюэль, большой почитатель монархии Людовика XIV; он подчеркивал, что фрондеры «во имя своих эгоистических интересов вводили новшества, не понимая ни их значения, ни возможных последствий»[26].
Не только историки консервативного направления усвоили враждебно-пренебрежительное отношение к Фронде. Это же можно сказать и об историках-прогрессистах, чтивших память Великой революции 1789 г., но все же полагавших, что за полтораста лет до нее дорога прогресса должна была непременно пройти через «Великий век» Людовика XIV.
Может быть самый резкий отзыв о Фронде был дан Э. Лависсом — редактором и автором вышедшей в начале XX в. многотомной «Истории Франции», «официальным историком республики радикалов»[27]. «Нет ничего более печального и более постыдного в нашей истории, чем эти четыре года войны, никому не принесшие чести», — писал он[28], и поразительная краткость, с которой «История Франции» сообщает о столь позорных событиях, полностью соответствует этой оценке.
Ш. Норман особо отмечал бедность идейной программы парламентской Фронды, не ставшей «требовать созыва Генеральных Штатов и четко ставить вопрос об ограничении абсолютной монархии», поскольку столь непредсказуемое развитие событий непременно привело бы к отмене важнейшей привилегии парламентариев — продажности и наследственности их должностей[29].
Вплоть до середины XX в. отрицательная оценка Фронды была общепринятой: ее ругали как «слева», так и «справа». Если Ш. Норман считал требования парламентариев несущественными и фактически ничего не менявшими в государственном строе, то наиболее авторитетный представитель критики справа Ролан Мунье в тех же самых требованиях видел огромный разрушительный потенциал. «Парижский парламент, — пишет он, — шел к ограниченной монархии и даже открывал путь к республике. Его деятельность противоречила фундаментальным законам королевства и самой сущности монархии». Эта сущность состояла в принципе нераздельности короля и его парламента, суверена и нации. Противодействуя королевской воле, парламентарии совершали акт «отрицания монархии»[30].
В популярной форме критика Фронды справа была сформулирована Ж. Монгредьеном в статье «Если бы Фронда победила…»[31]. В этом гипотетическом случае, — пишет автор, — центральная власть крайне ослабела бы, страна бы фактически распалась на части, пришел бы конец осуществленной Ришелье централизации. Тот факт, что фрондеры выдвигали свои требования в разгар тяжелой войны, свидетельствовал о полном отсутствии у них «национального чувства» — Франция проиграла бы войну и даже лишилась бы национальной независимости. Конечно, режим победившей Фронды продержался бы недолго: с ним было бы покончено «железной рукой, французской или иностранной»[32].
26
27
Так назвал его П. Губер (
30
31