— Мы уже раз ходили.
— Но теперь уже по-настоящему.
Некоторое время они шли молча. Вдали поднимались строения островецкого завода. Здзих смотрел в их сторону.
— Знаешь, я тоже не хотел бы, как в прошлый раз… От нас зависит, чтобы получилось иначе.
— Где там, зависит…
— Понимаешь, без оружия не получится, — продолжал Здзих. — А вот будет у нас оружие, тогда другое/ дело.
— Мудрец. Да только где взять?
Здзих ждал этого вопроса. Он остановился и еще раз испытующе взглянул в лицо товарища.
— Юрек, — произнес он медленно и серьезно, — не отказался бы ты от налета?
— От чего?
Здзих слегка коснулся его плеча. Навстречу им шел паренек их возраста. Поравнявшись с ними, он бросил взгляд в сторону Здзиха и небрежным жестом поднес руку к шапке:
— Привет!
— Привет…
— Что это за тип? — спросил Юрек, когда тот исчез за углом.
— Его зовут Петрушка. Удрал из юнаков.[3] Трясется, что немцы его снова накроют.
— Давно ты его знаешь?
— Так себе. Ну, так как насчет налета? — вернулся он к прежней теме. — Хочешь?
— А что мне хотеть?
Здзих огляделся вокруг.
— Понимаешь, — таинственно зашептал он, — я знаю одного веркшуца.[4] У него такой вальтер! — Он показал большой палец правой руки. — Стоит его сделать.
Юрек смотрел на него с недоверием. В первую минуту ему показалось, что Здзих говорит несерьезно. Но стиснутые губы и блестящие глаза Здзиха свидетельствовали, однако, о том, что он совсем не шутит. Юрек заколебался. Обезоружить — это была уже серьезная и опасная операция. Этого они еще не пробовали. Расклеивание плакатов, разбрасывание в заводских помещениях листовок — все это стало уже привычным, но обезоружить охранника — это было для них чем-то совершенно новым. Юрек заколебался.
— Так как? — наседал Здзих.
Но Юрек все еще не решался. Все в Здзихе внушало ему уважение. Он не хотел оказаться трусом. Он верил ему и полагался на него. План Здзиха был смел и заманчив. К тому же это была бы их первая боевая операция. Юрек раздумывал еще минуту, потом протянул руку:
— D'accord![5]
— Эх ты, француз! — Здзих стиснул его ладонь. — Дакор!
В эту ночь Юрек не мог заснуть. Мысль о завтрашней операции будоражила его. Он старался представить себе все в самых мелких деталях, которые, однако, при попытке конкретно уловить их размазывались, превращались в полусонные видения. В такие минуты Юрек широко открывал глаза, вглядывался в темную комнату, с трудом стараясь вновь заснуть. Утром он проснулся с головной болью. Мать испытующе посмотрела на него.
— Ты заболел? — заботливо спросила она.
— Откуда! — пожал он плечами. — Да ты так выглядишь…
— Выгляжу обычно. — Он опустил глаза. — Как всегда.
— Мне все это нравится меньше и меньше, — с неудовольствием покачала она головой.
«Все это» — эти слова она употребляла для обозначения дел, которых она не знала, но которые касались ее сына. «Всем этим» были разговоры Юрека с Здзихом, которые они вели полушепотом, «всем этим» были таинственные исчезновения сына и его молчаливые возвращения, «все это» означало также чтение «Гвардиста», номера которого она время от времени находила в самых разных потайных местах. Ее беспокойство особенно возросло после того памятного случая с дядей.
Юрек, которого давно уже интересовал «Гвардист», однажды решил, что он обязан не только углублять свои собственные политические знания, но и вести политическое воспитание среди окружающих. «Воспитательную операцию» он решил начать со своего дяди. Случилось так, что они вместе с матерью навестили своего родственника. Вечером, когда дядя пошел их проводить, Юрек дождался, пока он сильным выдохом погасил керосиновую лампу, и, с молниеносной быстротой вынув из кармана несколько номеров «Гвардиста», положил их на стол. Секундой позже он уже шел рядом с дядей и матерью, довольный, что ему удалось все так быстро и удачно устроить. Он представлял себе, как дядя, вернувшись домой, зажжет огонь, как начнет буквально впитывать содержание газеты и как с этой минуты начнется «процесс воспитания дяди». Однако оказалось, что дядя значительно отличается от племянника своими настроениями. Юрек убедился в этом довольно необычным способом. В ту же ночь его разбудил внезапный грохот в дверь. Полный самых горестных предчувствий, он соскочил с постели, уверенный, что сейчас услышит крики немецких жандармов. Вместо них из-за двери до него донесся знакомый, полный раздражения голос:
— Владка, открой! Владка, открой!
Мать соскочила с постели и, опрокинув по дороге стул, подбежала к двери.