В этот день писем от Труды не было. Впрочем, он заметил это сразу. Зато попались два письма от друзей — из Берлина и с Восточного фронта. Но они не интересовали его, поскольку он заранее знал их содержание. Письма от них всегда выводили его из себя. Гайнц, который сумел остаться в Берлине, при каждом удобном случае хвастался своими широкими связями и знакомствами с важными персонами, что не могло не вызвать у Вилли раздражения. А Рудольф писал с Восточного фронта настолько пессимистические письма, что у Вилли после этого пропадало всякое желание жить.
Разобрав почту, Мюллер вспомнил о двух парнишках, оставленных им накануне на попечении своего помощника.
— Ганс! — рявкнул он.
В дверях появился унтер-офицер.
— Что с этими двумя щенками? Добился от них чего-нибудь?
Ганс смущенно пожал плечами:
— Они, вероятно, ничего не знают, герр обер-лейтенант. После моей обработки и не такие развязывали языки, а эти молчат.
— Так какого же черта держать их у нас? Вывези их за город, а то еще подохнут у наших ворот.
Через несколько минут в той же автомашине, которая доставила Чесека и Богуся в гестапо несколько дней назад, они ехали за город.
«Везут на расстрел!» — решил Богусь. Он уже немного успокоился. Украдкой поглядывал на Чесека, улыбался, желая как-то ободрить того: он не хотел, чтобы Чесек догадался. Богусь схватил его за руку и крепко пожал ее. Машина рванула с места. Мимо проходили люди, бросали равнодушные взгляды в их сторону.
Ганс сидел рядом с шофером, беззаботно насвистывая. Сквозь желтоватые тусклые стекла машины мир казался каким-то расплывчатым и бесцветным.
Вдруг автомашина остановилась. Ганс вышел первым.
— Выходи!
Богусь осмотрелся. Это было то место, где их арестовали. Неужели здесь?
— Убирайтесь вон!
Ребята ничего не могли понять. По жестам и выражению лица Ганса они сделали вывод, что тот велит им уходить.
Медленно, неуверенно они пошли по дороге.
За их спинами стояла по-прежнему напряженная тишина. Наверное, берут их на мушку. Обернуться или продолжать идти? Каждый метр, каждый шаг уменьшал возможность попадания и приближал их к жизни. Почему же они не стреляют? Лес! Лес уже близок. Почему так тихо?..
Вдруг послышался шум мотора. Они вздрогнули. Богусь обернулся: автомашина развернулась и, поднимая клубы пыли, помчалась в направлении города. Богусь схватил Чесека за руку и толкнул его вперед.
— Бегом!
Они пришли в себя только в лесу. Он встретил ребят зеленью тенистых деревьев и кустов. Под их покровом они почувствовали себя в безопасности. После мрачного подвала мир показался им особенно прекрасным. Над колыхающимися верхушками деревьев плыли облака, земля пахла влагой и цветами. Богусь лежал на траве, сжимая в ладони пучок травы и жадно вдыхая ее горький запах.
— Я больше туда не вернусь… в город, — сказал он. — Останусь здесь, в лесу.
В избе стоял такой густой табачный дым, что обычно снисходительная Тетка с осуждением качала головой.
— Могли бы дымить поменьше. А то он еще вызовет сюда пожарную команду, — показала она рукой на дом соседа-фольксдойче и приоткрыла окно. — Накурили, даже дышать нечем…
— Тетка права, так и до беды недалеко!
— Тетка всегда права, — решил польстить ей один из, гостей.
Жена Быстрого вышла из комнаты. Она делала это всегда, когда знала, что происходит какое-то важное совещание. В комнате она была лишней, а на кухне ее глаза могли пригодиться. Через окно кухни ей была видна вся улица. А сегодня надо было быть особенно бдительной.
В доме Быстрого собрался почти весь штаб: Фелек, Дядюшка, первый секретарь Антек. Последний сидел за столом, насвистывая себе что-то под нос. Его любили за веселый характер и чувство юмора, которое он не терял даже в самые тяжелые минуты. Когда запасы продовольствия подходили к концу, Антек обычно кивал философски головой и говорил:
— Если человек голоден, то он может съесть и сухую колбасу.
Сегодняшнее совещание носило необычный характер.
Арест Богуся явился серьезным ударом и для командования округа. Ведь он знал почти все явки в Варшаве, Кельце, Радоме и Кракове. Богусь был парнем стойким, но изощренные гестаповские пытки ломали и не таких сильных людей. Если Богусь не выдержит, то это грозит серьезным провалом. Надо было сделать все, чтобы вырвать его из рук гестаповских палачей. Но как это сделать, никто не знал.
Горячий
Запасы, захваченные в Илже, выручили ребят. Некоторые из них носили потрепанные пиджаки, сквозь которые проглядывало голое тело, или шагали босиком по лесным тропам, разбивая в кровь ноги. Они научились переносить дневную жару и ночные холода. Однако гораздо большую боль причиняли им не покалеченные ноги, а насмешливые улыбки крестьян, у которых им приходилось реквизировать продовольствие. Ну что ж, они не виноваты в том, что обращались за помощью прежде всего к таким же бедным людям, как и сами.
После удачной операции в Илже их положение резко изменилось к лучшему. Теперь они стали похожими на настоящую армию. С чувством гордости и радости примеряли они новенькие ботинки, тужурки, брюки.
Часть захваченных трофеев была спрятана, другую надо было развезти по отрядам. Такое задание получила спецгруппа Кена непосредственно от Зигмунта, неожиданно появившегося в отряде.
— Наши ряды растут, — сказал он, — поэтому необходимо иметь снаряжение и для новых партизан. Да и нам самим оно еще пригодится.
У Мовиса в Воле-Груецкой был приготовлен тайник под землей. Место было выбрано исключительно удачно. Он, не задумываясь, уступил его под лесной склад.
— Чтоб мне сдохнуть, если фрицы о нем пронюхают! — заверял он партизан.
Он гордился своей предусмотрительностью и находчивостью. До войны он не имел ничего общего с земляными работами, будучи по профессии художником по росписи фарфора. Под его рукой белые стенки фарфоровой посуды покрывались яркими узорами. А теперь он сменил кисточку на винтовку и лопату.
— Работа не совсем художественная, но вполне подходящая, — любил говорить он.
К вечеру Здзих закончил осмотр подвод, проверил, все ли в порядке, после чего доложил Кену:
— Готово, командир, можем трогаться!
— Хороший парень! — произнес доктор Кароль, когда Здзих исчез в дверях.
— Горячий, — усмехнулся советский партизан, которого за кудрявую прядь волос, упрямо спадавшую на лоб, прозвали Чубчиком.
— У нас все хорошие, — не без гордости заявил Кен.
— Правильно, — согласился Кароль.
Подошли к месту сбора. Подводы выстроились в ряд. Лошади, уткнувшись в торбы, доедали корм. Партизаны стояли возле подвод. Кен выслал вперед дозор. Тронулись.
По сложившейся партизанской привычке шли не по дорогам, а напрямик. Лошадям было тяжело идти по бездорожью.
Лось шел рядом со Здзихом. Последний, с переброшенной через плечо винтовкой и болтающимся у пояса пистолетом, выглядел не по годам серьезным. Он принимал близко к сердцу каждое задание, каким бы простым оно ни было, как, например, то, которое им предстояло сейчас выполнить. В конце концов, они шли не в бой, а лишь сопровождали обоз. В регулярной армии это считается второстепенной обязанностью и не служит поводом для особой гордости. Но здесь, в лесу, все выглядело иначе. В любую минуту обоз может принять бой. В лесу фронт повсюду. В партизанской войне не бывает тыловых отрядов.
— Гестаповцы освободили Богуся, — заговорил первым Лось.
Здзих усмехнулся:
— Знаю. Только в лес не хотят его отпускать.
— Теперь отпустят. У него с фрицами свои счеты.
— Разумеется…
— Немцы арестовали его отца.
— Потерял отца, мать, сестру… и собственную руку.