Через разорванную рубашку бежала ярко-красная струйка крови, впитываясь в землю, которую он защищал.
— Богусь! — крикнул сорвавшимся голосом Юрек. Новая очередь просвистела над его головой. Юрек залег, подвинул поближе винтовку и начал стрелять по немцам с ненавистью, бешено, остервенело.
Он был единственный, кто остался в живых. Взглянул на Богуся. «Ему я уже ничем не могу помочь», — подумал он и решил отходить. Немцы заметили это. Улучив момент, он выпрыгнул из канавы. Почувствовал еще один удар в ногу. Споткнулся, перескочил через какую-то лужу и побежал в сторону луга. Позади гремели выстрелы, пули со свистом пролетали рядом, но он даже не пригибался. Увидев перед собой телегу, вскочил на нее и хлестнул лошадь. Испуганная лошадь с пеной на морде понеслась напрямик через луг, влетела на пригорок. Юрек чувствовал, как немеет его нога. Штанина была мокрой от крови. Он еще раз ударил лошадь кнутом. Перед ним виднелся овраг, по дну которого пролегала дорога.
Лошадь мчалась в сторону оврага. Вдруг колесо ударилось о камень, телега накренилась, и Юрек, потеряв равновесие, упал на дорогу, с бессильной злостью смотрел он, как испуганная лошадь понеслась дальше, таща за собой перевернувшуюся телегу. Некоторое время он лежал тихо, прислушиваясь. Звуки выстрелов доносились издалека и были уже редкими.
«Теперь начнут облаву, — подумал он, — хорошо, что сумел сберечь винтовку».
Однако он чувствовал, как силы постепенно покидают его. Должно быть, потерял много крови. Взгляд начал туманиться, мышцы стали какими-то вялыми. Он кончиком языка облизнул спекшиеся губы, подполз к кусту.
Вдруг Юрек вздрогнул. Он увидел, как кто-то бежит к оврагу. «Немцы», — мелькнуло в голове. Кровь сильнее застучала в висках. Он тяжело, с трудом дышал, крепко сжимая винтовку.
По дороге бежал незнакомый человек. Сквозь ветви кустарника Юрек следил за каждым его движением. Вдруг голова Юрека отяжелела, все закружилось. Тело как-то сразу обмякло. Последним усилием воли он сдавленным, чужим голосом успел крикнуть:
— Стой! — и потерял сознание.
Через линию фронта
В лесном госпитале
Разными были в. то время деревни, но всех их коснулась война. Одни были для партизан родным домом, другие — амбаром, третьи — госпиталем.
В Мочидлах находился госпиталь. Нет, там не было светлого здания со сверкающими чистотой коридорами, запахом йода, тишиной и ровными рядами белых коек. Госпиталь размещался в обычных деревенских хатах.
Там лежали больные и раненые, которых в случае опасности надо было немедленно перевести в сарай или другое укрытие.
«Главным директором» госпиталя в Мочидлах была пани М., которую называли также Графиней. Как-то летом 1943 года, когда Графиня пасла коров, она увидела, как из ближайшего оврага выскочили несколько человек и побежали мимо нее в сторону ржаного поля. Один из них остановился, приложил палец к губам и исчез во ржи. Его-то как раз Графиня и узнала. Это был Эдек, или Орел, тот самый, который не оставлял Здзиха в покое своими рассказами о партизанах. Несколько дней спустя в доме своего отца Графиня второй раз встретилась с Орлом. Он лежал тяжело раненный в обе ноги. Найти врача в то время было трудным делом. Поэтому пани М. начала лечить его сама, как умела, домашними средствами. Умела, по-видимому, хорошо, поскольку раненый не только вырвался из рук смерти, но и вернулся вскоре в партизанский отряд.
С этого, собственно говоря, и началось. Позднее Графиня была уже не одна. Отовсюду приходили девчата, предлагая свои услуги: из Жухува, Долов, Обренчной, Щуци, Окронглицы, Романува и Енджеюва. Связные и санитарки. Явились доктор Кароль и доктор Анка. Теперь раненые имели уже квалифицированную помощь и опеку. Доктор Анка организовала курсы. Интрига, Русалка, Альбина, Валя и десятки других девчат познавали здесь тайны нелегкого искусства лечения. Работа шла полным ходом.
Когда было трудно с продовольствием, Графиня обращалась за помощью к жителям деревни. Все жили в то время бедно. Но раненым люди отдавали все, что могли. Литр молока или яйцо казались тогда чуть ли не королевским даром.
В эти Мочидлы и попал Юрек. Обессиленный, он сначала никак не мог понять, где он и что с ним произошло. Позднее отдельные разрозненные картины соединились в одно логическое целое.
Потеряв сознание в овраге, он очнулся в чьем-то сарае. Попытался встать, но онемевшие, словно деревянные ноги отказались повиноваться. Поэтому он лежал неподвижно, настороженно наблюдая через зиявшие щели сарая за тем, что происходит во дворе. Где-то рядом мерно жевала корова. Пахло молоком. Только теперь он почувствовал голод. Осмотрелся — в сарае никого не было. Деревня тоже словно вымерла. Вокруг стояла такая тишина, что даже жужжание комара, настойчиво кружившегося над его ухом, казалось слишком громким.
Примерно через час или два, точно сказать трудно, дверь сарая распахнулась и появился незнакомый мужчина. Позднее Юрек узнал в нем того человека, который бежал за ним по оврагу и в которого он хотел стрелять.
— Ну как дела, в порядке? — спросил незнакомец.
Юрек усмехнулся: что он мог ему ответить?
— Послушайте, какие-то посторонние люди появились в нашей деревне и говорят, что разыскивают раненого, — шепотом сказал незнакомец.
Юрек насторожился: «Свои или нет», — размышлял он. Поманил хозяина рукой. Тот наклонился над ним.
— Скажите им: «Роза» и послушайте, что они ответят.
— Хорошо!
Через несколько минут хозяин вернулся.
— Ответили: «Красная». — Он удивленно пожал плечами.
Этого Юреку было достаточно.
— Зовите их сюда! — воскликнул он.
Оказалось, что люди из отряда Березы вот уже несколько часов искали раненого под Трембанувом.
Так Юрек оказался в Мочидлах под опекой Графини. Там встретил своего знакомого из Енджеюва — Чесека, раненного в руку.
Партизаны были выносливыми пациентами, и в этом отношении пани М. не имела с ними хлопот. Хуже обстояло дело с питанием. Впрочем, они сами это знали, хотя Графиня никогда и словом об этом не обмолвилась. Правда, она могла пойти в Островец, хотя бы к матери Юрека, и сказать: «Ваш сын ранен и лежит у меня, постарайтесь достать ему что-нибудь из еды». Этого было бы вполне достаточно. Каждая мать из-под земли раздобудет и принесет еду. Однако пани М. никуда не ходила, не решаясь потревожить материнское сердце.
И все же однажды по странным взглядам соседок мать Юрека догадалась: что-то произошло.
— Что вы на меня так смотрите? — буркнула она со злостью, затем замолчала, пытаясь прочитать что-нибудь в их глазах.
— Был бой…
Вначале она не удивилась.
— Ну и что из того, что был! Мало ли бывает боев! Время сейчас такое!
Потом догадалась: если именно ей рассказывают про бой, значит, за этим что-то кроется.
— Юрек?! — громко охнула она, хватаясь за голову. — Ну говорите же, что с Юреком? — не то умоляла, не то требовала она.
— Да ничего особенного.
— Он жив?!
— Жив.
— Ранен?
— Легко.
— Боже мой! — воскликнула она испуганно. — Где он лежит, почему не говорите?
— Как не говорим? Говорим…
Она, не отрываясь, смотрела им прямо в глаза: женщины молчали. Это молчание еще больше обеспокоило ее.
— Тяжело ранен, что ли?
— Мы же сказали, что нет.
Она не верила им.
— Где он лежит, спрашиваю!
Женщины задумались: «Сказать или нет?» У Француженки вспыльчивый характер, и, разволновавшись, она могла наделать глупостей. Но теперь, когда ей уже сказали самое главное, она, конечно, узнает в об остальном. Скрывать не имело смысла.
— В Мочидлах. У Графини.
В тот же день она отправилась в деревню. Всхлипывая, бормоча себе что-то под нос, она чуть ли не бегом шла по полю, будто бы кто-то гнался за ней. Уже во дворе наткнулась на Графиню.
— У вас мой парень?
— Да…
Молча прошла мимо нее. У самых дверей остановилась, вытерла насухо мокрые от слез глаза, чтобы не было видно никаких следов, и решительно переступила порог.