На верховом берегу Оки против завода — дубовые рощи, а в них по выходным дням рабочий народ местных поселков сходился на гульбища. Задичавшие дорожки выходили прямо на береговую кручу. Стоять бы тут зек, глядеть бы на приволье лугового берега, на заводские новостройки. Но люди предпочитали лежать под тенями дубов, пить ситро, купаться под кручей, а вечерком убираться восвояси. Не все так жили, конечно. Холостежь удалялась в потайные места, оттуда вечерами докатывались до кручи нежданные девичьи визги.
В одном месте этой рощи творились издавна дела достопримечательные. На отшибе от главных троп стояла прежде чья-то дача, мудрено отстроенная; от нее осталось теперь только крыльцо да столбы каркаса, как зубья бабы-яги, торчали из кучи всякого хлама. На крыльце, которое за дубами ни с какой стороны не было видно, только ночью водворялась жизнь. Кто-то приносил из поселка фонарь «летучую мышь», ставил его на разостланную газету, а остальные рассаживались около фонаря как придется: на корточки, на колени и т. п. Примыкающий к реке кусок этой рощицы с удивительным крыльцом звали Вдовьим Бродом, непонятно почему. Одни слышали, будто пьяная вдовушка бултыхнулась тут с кручи в воду, намереваясь перейти реку вброд; другие, напротив, утверждали-де, вдову укокошили и сбросили с берега с забитым землею ртом. Во всяком случае, толком никто не знал, почему именно здесь установились потайные ночные сборища. Крыльцо, о котором речь, почиталось привилегированным местом: тут сражались в «очко» только мастаки, фартовый народ, отчаянные головы, а рядышком на травке упражнялись бессменно «любители».
Когда Неустроев явился, то много «прогоревших» несчастливцев только смотрели на игру. Они ходили от кружка к кружку, волнуясь за чужие промахи.
Неустроев втиснулся в круг, присев на корточки, и очутился рядом с одним незнакомцем, очень волосатым, одетым во все потрепанное, красноармейское, надетое им так, что одно только лицо, испитое невзгодами, торчало из-под шлема. «Шпана», — решил Неустроев, глядя на длиннополую шинель. Но изрядный проигрыш человека в шлеме расположил к себе Неустроева. Он помирился с таким соседством.
— Промазал, — сказал загробным голосом новичок в шлеме, выбрасывая пятерку.
— В игре не везет, в любви везет, — ответили ему.
— Любво ноне больно дешева: давай я на копейку пуд достану, — ответил шлем, пересчитывая деньги близ фонаря. — Кладу в банк рупь да трешку.
И проиграл мгновенно.
Руки новичка как-то уж очень были живы, переметывались, отражая все случайности игры, а лицо и голос будто не менялись.
Вскоре Неустроев уяснил, что новичок, наверное, с получкой, здесь впервые, неопытен, разумеется, ни в каком случае не опасен как противник в игре, можно с ним тягаться до одури, и нужно думать — скоро он «вылетит в трубу». Таких каждый вечер было немало.
Неустроев взял у шлема банк раз, взял другой, «покрыт весь» и тоже взял. Так повторилось несколько раз. Когда обойденный круг, увеличивший банк, доходил до последней руки, до Неустроева, этот непременно брал.
«Удача, — думал он, засовывая деньги в боковой карман; руки его дрожали, дыханье разрасталось. — Можно выиграть зарплату месячную зараз».
— Тебе линия выпала, катай по банку, — сказал Скороходыч, подсаживаясь к нему.
Ребята из бригады, а также другие заводские обсели Неустроева, как кошки.
— Игра, она — дура, — ответил Неустроев, — сегодня нам, завтра вам. А играю-то я для времяпрепровождения.
Но удача преследовала его: когда банк у соседа нарастал до изрядного куша, Неустроеву под последнюю руку каждый раз приходила десятка или туз. Он смело загребал рукавом деньги, и сосед кутал при этом недовольное лицо в воротник шинели и ругался зазорно.
Товарищи шептали Неустроеву:
— Везет тебе, выставь его, выставь без канта.
И напоминали, пригибаясь:
— Магарыч, Костька, магарыч — и к девчатам в Кунавино на всю ночь.
— Не робей, воробей, случаем пользуйся.
Удивительное дело: карта шла за картой, одна выигрышнее другой. Когда шел на большую сумму, всегда брал, ежели на малую, то проигрывал. Это его пугало. Он как-то поставил при тузе нарочно мало и проиграл.
Подумал:
«В случай я не верю. Если случай играет со мной, я предпочту избавиться от его участия, хотя бы сулил он мне выигрыш».
Он поставил большую сумму на самую плохую карту, целых два червонца. Бросив деньги в колени банкомета-соседа, наперед считал их проигранными. Схватил карту, которую прикупил к шестерке: пришел король — наивыгоднейшее сочетание, потом пиковый туз, двадцать одно стало, без проигрыша.
Тогда он вышел из круга, без охоты забрав деньги.
— Нечестно, парень, — сказали соучастники. — Играть — так до конца. Сейчас тебе удача, вскоре другому: тем игра держится.
И Костька вновь сел, чтобы «провести время». Он волынил. Играл только в гривенники, не проигрывал и не выигрывал. А сосед его спускал последки. И когда последнюю трешницу выбросил он на кон из-под полы, тотчас же встал, встряхнулся и невнятно выругался. По всему видно было, что больше он сюда не явится. Долгополая шинель его вскоре потонула в сумраке.
— Получка екнула, — стали смеяться по его уходе. — Ретив да горяч.
— А может, и не получка. Может, эти деньги хапаны.
— Наверно, кооперативный работник.
На следующий вечер Неустроев не ходил туда, хотя зуд любопытства и не давал ему покоя — придет ли подозрительный шлем опять. Все-таки решил выдержать.
А в бараке рассказывали про его удачу, поздравляли не без усмешек, и он должен был шутить.
— Каюсь, сел ради шутки, а получилось, как говорится, «счастливое стечете обстоятельств». Ну, и разлагался я целую ночь.
Он купил своей бригаде лимонаду и яблок. Потом все ездили в кино «Палас» и к девушкам в Кунавино с гостинцами.
Как-то Переходников заметил ему при встрече:
— В бригаду картежников у кого запись?
— Не остроумно, а ослоумно, — ответил тот. — Ну, что ж, слабость, брат, — «заложить» или там в очко перекинуться. А если позволительно в серьезных тонах говорить, то (он улыбнулся на этом месте, прищурив глаза) предпочитаю свою глупость чужому уму и свои пороки чужим добродетелям.
— Мудрено говоришь, непонятен мне смысл речи ученой.
— Достаточно было революции, чтобы научиться понимать.
Когда ударники устраивали складчину, Неустроев, равнодушный к напиткам, этому никогда не перечил. Играющим его тоже никто раньше не видал. Может быть, из такого содружества он теперь и это делал, а может статься, в самом дело подобным манером думал «углубиться в гущу масс». Кто об этом толком скажет? Только вот факты: к вечеру выходного дня, вскоре после памятных событий, он опять появился на Вдовьем Броду.
И шлем был тут. Он метал банк сосредоточенно, пальцы рук его то и дело шевелились, в сторону пришлеца он даже головы не повернул.
Неустроеву рассказали: шлем наведывался часто после рокового проигрыша и каждый раз вновь «вылетал в трубу» и, видно, имел прямое намерение хоть сегодня, что ли, отыграться. Никто этому не верил, но затаенно за ним следили.
Неустроев опять сел подле шлема намеренно, с правой его стороны, и начал делать ставки в прежнем размере, следя в оба за соседом и окружающими его.
Хотелось проверить во что бы то ни стало тот случай. Мрачно бросая деньги в кон, он до середины ночи опять то и дело снимал счастливые куши. Только однажды, когда нарочно покрыл он весь банк при плохой карте, рискуя половиной всего имеющегося на руках, он неожиданно для себя проиграл. Но и тут случаю не поверил.
«Не может быть, чтобы опять это получилось «случайно», — решил он.
Когда сосед другой раз наметал большой банк, Неустроев вновь покрыл его целиком и опять проиграл. Теперь он каждый раз проигрывал соседу. Тот спокойно загребал деньги, молчал или под нос произносил блатные слова и кутался.
— Отыгрывается, — замечали ребята, — вот так штука. Шлем прекрасный, шлем ужасный.