— Ну, коли повезло ему, то всех выставит. Берегись, Костька!
И верно, сосед точно преобразился. Если ходил по банку, то небольшими суммами и чаще проигрывал, но зато когда банковал, то денег не жалел, клал в кон не меньше пятерки и вел игру искусно. Карты пели у него. Его живые, выразительные, чрезвычайно гибкие, с узкой кистью руки услужливо шныряли в кругу. Тасовал он колоду всегда на виду у всех, не торопясь, рукава были у него засучены, как будто он показать хотел: в игре честность — первое дело.
Неустроев пошел по «всему» банку третий раз и третий раз проиграл, пошел четвертый раз — случилось то же. Желая убедиться в том, что тут никакого случая нет, что его предположения верны, что если он тогда выигрывал, а сейчас проигрывает — это связано одно с другим, а то и другое вместе имеют реальную причину, он ставил суммы все крупнее и крупнее и, к удивлению ребят, с удовольствием проигрывал. Сосед сосредоточенно загребал деньги, тискал их в чесанку, а Неустроев громко ахал и намеренно горячился. А внутри он был спокоен и доволен: его теория оправдалась, он проник в тайну.
Вскоре внимание всех привлекло их состязание. Приятели Неустроева приуныли, с неприязнью глядели на шлем. Когда пришла хорошая карта к Неустроеву, — а он ее ждал, — то приятели вывернули карманы и хотели общей суммой сбить большой баше соседа, но проиграли, хотя к лузу у них принта девятка. У банковщика набралось двадцать одно — дело явное. Это разозлило их, и когда баше удесятерился и банкир «случал», обходя кон последний раз, Неустроев выбросил последние деньги. Больше не было ни копейки.
— Дополняем, — сказал Скороходыч, но у него тоже денег уже не было.
— Деньги на бочку! — бухнул шлем.
— Ты не первый раз здесь. Принесем завтра, — ответили ребята.
— Деньги на бочку! — опять произнес шлем. — Играем на чистые или под залог.
Скороходыч порылся в карманах и выбросил пустое портмоне. Другой снял шарфик с шеи, третий — старое кепи. Шлем, старательно осмотрел все это, потом сосчитал деньги на кону — их было около сотни (играло полтора десятка лиц) — и сказал:
— Этим и пятую долю не окупишь.
Те, которые в пух проигрались, хотели решительной ставкой испытать счастье.
— Последняя рука, — повторяли они. — Загребет он — и лататы. Отбить надо, отбить общими силами. Валяй, ребята!
— Эх, куда ни шло, — всю надежду возлагая на финал игры, который может изменить шлему, сказал Скороходыч. — Кладу. Кто еще?
Он бросил на кон свою майку, оставшись в сорочке, и вслед за ним из бригады Неустроева стали класть что придется: один бросил сандалии с ног, другой — ремень, третий — папиросницу. А шлем все ждал, все ждал.
Только когда один бросил в общую кучу свою спецовку брезентовую (это был Вандервельде), шлем тут же взвесил все на руке и сказал:
— Ладно, этого хватит. Держи карту!
Все сгрудились около Неустроева, и вот к девятке пришел туз. Явная маячила удача. Притаив дыхание, люди ждали развязки, затаенно ликуя. В этом застывшем теперь кругу слышно было чье-то нетерпеливое дыхание, и подумал Неустроев с ужасом:
«Неужели выигрыш?»
Шлем положил колоду на ладони перед собой, спокойно тряхнул его, прикупил к своей шестерке семь очков и вздохнул. Вздох испустили люди, радуясь его неудаче. Подумав, он прикупил еще карту. Положил ее к двум предыдущим, оставил колоду и стал одним глазом глядеть на прикупленную карту, вынимая ее постепенно из-за двух других.
Вдруг он шумно бросил карты на середину, все увидели: к тринадцати пришла дама, стало шестнадцать — самая проигрышная ситуация. Оставаться на них опасно, а прикупать безумно. Стало вовсе тихо в кругу.
Кто-то изрек шепотом:
— Капут, плакала денежка.
Тогда шлем передохнул вновь, и за ним передохнули люди и перенапряженные неустроевцы.
После долгого раздумья шлем опять взял колоду на ладонь и вытянул еще карту.
Он бросил ее прямо под нос Неустроеву: это был король — четыре очка. Всего составилось с шестнадцатью — двадцать, — выигрыш банковщика.
— Эх, дела! — кто-то подавленно вскрикнул.
А со стороны неиграющих заметили при этом:
— Кому повезло, так повезло. Черт он, шлем-то.
А шлем бросил колоду, быстро сгрудил вещи в спецовку, завязал их вместе с деньгами, захлестал узел ремнем, сунул его под шинель и ушел в лес так же молчаливо, как явился.
Глава XVIII
СПОРНАЯ ВОДА
Навстречу шел винтовой пароход-громадина «Коминтерн». Иван поставил завозни наперерез валам, лодку приподняло, потом с шумом, моментально сбросило с гребня воды вниз, — казалось, вот сейчас всех стряхнет в глубину. И тут поднялся гик. Девицы, больше из притворства, ахали, а Иван хмуро улыбался, глядя на них. Завозни носом разрезали вторую волну и опять полезли на нее. Палуба парохода загружена была народом, а Иван что-то кричал будоражливо, над головами развевались карманные платки, но каждый вскрик тонул в рокоте винта за кормою, и когда «Коминтерн» прошел, настала лютая тишина. Вскоре миновали линию барж и выплыли на стрежень. Завозни стали идти неподатливо при бурном напоре струи, гнавшей их вспять, но Иван привычно понатужился и одолел воду. Другой берег реки был вовсе недалеко, а излучина делала течение подле него вовсе спокойным. Берег — он был верховым — положил на воду жирную тень. Иван вошел в неё меж бесчисленных круч, испятнавших зеркало реки, и, сложив весла, сказал:
— Братцы, гляди вниз: там на дне огрудки и карчи, а то и затонувший пароход!
Все пригнулись, но в просторах глуби всяк свое увидал: один — баржу, другой — баркас, третий — будто бы части парохода.
Мозгун приметил, что, кроме Ивана, тут все с природой не свои, а этот все-то знал, вел лодку играючи да читал по пути незримые для всех знаки — и водяные и земляные. Он то и дело указывал на печины в грунте берега и смело объяснял, что здесь должно быть глубже и течение быстрее. И водятся раки и сомы. Подобные берега волгари называют приглубыми, потому что суда могут к ним близко и безбоязненно приближаться. Течение жмет на этот берег, идущие в таких местах суда стараются держаться в противоположную от прижима сторону, а само такое место прозывается прижимной водой.
Когда проехали далеко и очутились между песчаными охвостьями в узком проходе, Иван пояснил: это — «развилки», самое благоприятное место для судна, но некоторые капитаны часто попадают на отмели. Миновали суводь, за выдающейся в стрежень реки грядой, опять стали на фарватер. Полуденник нёс жару, небо было точно выметено, поэтому барышни стали накрывать головы платками, ребята скинули рубашки, остались в майках и трусах. Жара крепчала все больше да больше. Ребята брали горстями воду и брызгали на девиц и вконец их забрызгали. У девиц юбки и кофточки прилипали к телам. Тогда Неустроев встал, ни слова не молвя, бултыхнулся за борт, ушел в воду наглухо и вынырнул только далеко ото всех, крича:
— Ого-го-го-го-го! Соревнуюсь с любаком.
Он умело боком резал воду, выныривая по пояс и взмахивая над головой выпрямленными руками. Девицы захотели, чтобы Иван оставил смельчака посередь реки и греб сильнее, но Неустроев мгновенно опередил лодку и, ухватившись за ее борт, начал всех тревожить. Лодка бортами черпала воду. Поднялся такой визг и притворное смятенье, что парни стали сами бросаться в воду. Лодку, которой никто не управлял, отнесло к отмелям, вдавшимся в стрежень. Ребята уже шли по дну реки, и лодку все раскачивали из стороны в сторону, после того в притворном страхе спрыгнули уж и девицы. Костька и тут ловко и незазорно поступил, подхватив Сиротину, поднял к себе на плечи и понес к берегу, как драгоценную добычу. Толпа мокрых и радостных людей, волоча за собой завезли, последовала туда же.
Берег был пологий — сплошная пойма. Высоченный пырей властвовал безраздельно, кроя землю, отчего луга казались бездонно зелеными и бескрайними. В некоторых местах рослый тальник, раскинувшись на приволье, образовывал рощицы в котловинах, среди них мелькал высоченный осокорь. В тальники тотчас же побежала Сиротина, вырвавшись из Костькиных рук, ударив его мокрой косынкой; она приседала в беге, чтобы скрыть голизну ног.