Американец останавливался то и дело, глядел в бинокль туда и сюда и почти ничего не спрашивал больше, не произносил «о!», и не улыбался, и не поправлял очков.
Утро было раннее. Холодило еще порядком. Из-за окских берегов, обросших лесами, брызнуло вдруг солнце, опрыскало лазоревыми отсветами верхние этажи кварталов. В воздухе стало веселее, а вышина прозрачней. На небе почти не было видно облаков, оно сияло неожиданной голубизной.
Солнце забралось вскоре в жилую зону города, засверкало в глазастых окнах домов и в огромных витринах новоотстроенных зданий при шоссе. Стекло соцгорода расцвело пучками лучистых звезд. Недоделки стушевались. Одна баня стояла в лесах, очень приметных теперь, с огромным плакатом на стене: «Смотри, куда ступаешь». Здесь было оживление. Трехэтажное это здание, серое, суживающееся кверху, заканчивалось. Внизу люди бетонировали пол, шумела рядом раскатисто и дробно гравиемойка и стояли в ряд две бетономешалки, окруженные рабочим народом. По конвейеру ползла земля, смешанная с гравием, крутился дырявый барабан, и люди, не отвлекаясь, бросали лопатами землю на ремень транспортера, не разгибаючись; другие бежали с тачками, полными бетона, внутрь бани. Подошел паровозик, тихонько пошипел, разгрузился от теса и вновь удалился, пятясь. Опять мистер произнес: «О! о!» — и захотел оглядеть баню внутри.
Они поднялись через котельную в раздевалку, а потом очутились в зале для мытья. Это было вместительное помещение, разделенное посредине стеной, вдоль которой с обеих сторон шли кабинки с душами, пол был из метлахских плиток, как и стены. Свет лился через широкие окна вольготно и рьяно. Мистер подсчитал, сколько душей тут, и сколько окон, и какой вид из окон бани, и сколько будет тут одновременно мыться людей. Он остановился у подоконника и записал все это в маленькую, в сафьяновом переплете, книжечку с золотым тиснением. Потом он потрогал шляпу и стал серьезно и раздумчиво глядеть на хлебозавод, труба которого дымилась. Иван осведомился, не угодно ли гостю туда, и мистер ответил утвердительно. После этого Иван спросит:
— Лучше ли бани ваших рабочих, чем наших?..
Переводчик ответил:
— Мистер изволил сказать, что американские рабочие бани несколько иных конструкций.
— Как это разуметь надо?
— Вообще — иных конструкций. Иного, так сказать, типа…
«Сердитый попался барин, не калякает, — подумал Иван, — только глаза пучит. Пучь, пучь, ядрена мышь…»
После этого был мистер у Ивана на квартире, смотрел водопровод, уборные, лестницы и все записывал, потом опять изъявил желание побывать на хлебозаводе, который выпекает пятьдесят тонн хлеба в сутки. Иван его и туда сводил. Как раз в момент прихода выдвинули под механизированной печи, и американец подсчитал число железных плошек на поду. Их было полтораста. Бригада девушек в синих блузках и такого же цвета шароварах выбрасывала хлеб на механические полки.
Прошелся американец по цехам, где месят тесто в огромных вертящихся чанах, и остановился там, где бригада девушек, что вынимали хлеб, брала теперь из чанов подошедшее тесто, брала голыми руками и раскладывала по железным плошкам.
Пристально смотрел мистер на ловкие движения рук девушек. Иван подошел к переводчику и сказал:
— Вот тут механизации нет, видите? Тут ручное. На этом вот месте должен быть станок, который сам тесто раскладывает по плошкам. Тогда и в такой бригаде не было бы нужды. Но станок этот задерживает Америка. И есть слухи, вовсе отказывает в его отпуске. Из-за злобы… Передайте мистеру…
Мистер, выслушав это, протяжнее и суровее воскликнул: «О! о!»
Иван в глубине души был удовлетворен тем, что американец выведен наконец из спокойствия.
Когда они расстались и Иван отправился по делам в контору, на пути его догнали гости. Так очутился Иван с ними подле завершающегося здания фабрики-кухни. Каменщики выравнивали стены, кончая их.
— Мистеру любопытно, — пояснил переводчик, — какое есть должностное лицо вы здесь?
— Я помощник прораба.
— Прораб — это кто будет?
— Производитель работ. Инженер, что ли, по-вашему.
Переводчик недоуменно глядел на Ивана.
— Практик. Выдвиженец из рабочего народа, из каменщиков-строителей.
Американец перевел глаза с лица Ивана на полы его плаща. Полы были замазаны известкой, на них отстоялись прочные следы силиката.
— Мистер в таком случае хочет знать, какой метод плодотворнее для вас как каменщика: американский или свой, отечественный? Он просит обстоятельно аргументировать это.
— Я в Москве в ЦИТе был по командировке, значит, узнавал все эти методы и к тому пришел: во всех методах бреши есть, — так ответил Иван.
Американец выслушал внимательно и велел передать, что на этом заводе американский каменщик уложил семь тысяч кирпичей в рабочий день, — об этом в газетах русских значилось…
— Я укладывал и по восьми. Да и не только я.
— О! — воскликнул американец.
— Сумневается? — спросил Иван, смеясь.
— Сомневается. Подвергает, так сказать, критике.
— Конечно, американцы — мастаки, — начал Иван, воодушевляясь, — слов не говоря, умеющий народ. Они в ЦИТе нас здорово разнутрили. Наш рабочий клал старым манером тысячу — полторы в день, и то не каждый, а они — по пять, да и по шесть валяли. Ну, секрет ихний мы сразу переняли. Мы тоже не лаптем щи хлебаем, подправили этот секретец, стали по семь класть. Во! Конечно, и больше можно, ежели подачу кирпичей и раствор на стену да забутовку делают помощники. Мы применяли это разделение труда.
— Мистер высказывает мнение: в капиталистических странах все это легче могут осуществить…
— Я про главную подправку все-таки еще не сказал. Но, — он ткнул в сердце, — ничем ее не заменить…
— Мистер не понимает. Что это за подправка, которую в Америке ни применить, ни заменить?
— Душевный напор, — ответил Иван сердито, глядя на немигающего американца. — Для кого, скажи на милость, ваш каменщик пять тысяч кладет и для кого кладем мы по семи? Понятно это? Ладно: кирпичей тысяча на усовершенствование ваших машин относится, а остальная разница откуда возьмется? У вас этой подсобности и нету, только в одном месте эта подсобность завелась — у нас. Для этой подсобности у вас почва не пригодна пока.
Американец записал в книжечку весь разговор и осведомился об образовании Ивана.
— Третий год на заводе, — ответил Иван.
Американец не понял и разъяснил, что речь идет не о рабочем станке, а о школе, об учебе…
— Третий год обучаюсь, — ответил после этого Иван, — третий год изо дня в день, — и показал три пальца американцу.
Американец затряс головой и стал сердито разговаривать с переводчиком.
— Науки проходили ли вы? — сказал переводчик громко и раздельно. — Вот что надо мистеру.
— Я малограмотный, пишу раскоряками, говорю все непонятливо: «в сущности говоря» да «принимая во внимание», да и то с трудом. Рукомеслом своим все больше занят…
Мистер опять затряс головой. Иван обиделся: его явно не хотели понять… Мистер обиделся: его тоже не хотели понимать…
— В каком учебном заведении намерены вы продолжать образование? — интересуется гость.
— Тута, на заводе.
Мистер заморгал, первый раз за все время скривил губы и сказал:
— No, it is not.
— Мистер говорит; что вы нарочно скрываете от него эти вопросы… Как будто он догадывается, что вас научили это скрывать и говорить непонятно… Вы кончили школу где-то…
Мистер снял деликатно шляпу и кивнул Ивану, и тут же от него отвернулся. Да. Так они и не поняли на этот раз друг друга…
Глава XXXI
САНЬКА ЗУБ ЗОЛОТОЙ
Надвинулась зима как-то невзначай. Верховый берег реки высился теперь сахарным увалом. Изрытое и чернеющее летом болото стало ровным и ослепительно белым. На площадке завода, на соцгороде, на адмцентре торчащих куч и мусора не было, поэтому корпуса завода казались теперь грандиознее и чище. Коптила воздух одна труба теплоэлектроцентрали, высоченная и беспокойная. Жизнь завода с площадки ушла в корпуса. Приходил конец монтажу цехов.