Скрипела старуха
телега словно:
кха, кхе, кхо, кхи.
Великолепно мною уловлены
старухины все грехи.
Дрянной старухиной хаты возле
разрушенный
был
хлев.
Маленький, миленький серенький козлик
валялся там на земле.
Вздумалось козлику в лес погуляти.
Какое же дело мне?
Но я, старуха,
аккумулятор
загубленных козьих дней.
А мне козлы, те, кого обидели,
всего роднее и ближе.
Видели,
как собака бьющую руку лижет?
Напали на козлика серые волки,
душу кровью облив.
Встала дыбом,
испуганным, колким,
седая щетина земли.
Остались бабушке рожки да ножки.
Теперь ей козел какой?
В алтаре
альтами
звезды крошки:
со свя-ты-ми
у-по-кой…
Александр ВЕРТИНСКИЙ
Куда же вы ушли, мой серенький, мой козлик,
с бубенчиком на лбу и с лентой на рогах?
Грустит ваш сад. Наннет-старушка плачет возле
об умершей любви, о майских прошлых днях.
В последний страшный час я видел вас так близко,
в далекий темный лес вас мчал кабриолет.
Под тяжестью волка потом вы пали низко,
лишь ножки и рога оставив для Наннет.
Сергей ЕСЕНИН
Рязанские лощины,
коломенская грусть.
Одна теперь в долине
живу я и томлюсь.
Козел мой златорогий
гулять умчался в лес.
И свечкой четверговой
горел окрай небес.
Рычали гневно тучи,
мотали головой,
уступы тьмы дремучей
глотали тучий вой.
Я проклинаю Китеж
и тьму его дорог,
восстал бездонный вытяж,
разорван козий бог.
Стучали волчьи зубы
в тарелки языков.
Опять распят, погублен
козлиный Саваоф.
О лебедь гнутых рожек
и ножек серый гусь!
Рязанские дорожки,
коломенская грусть.
Из цикла «Веверлеи»
Александр БЛОК
Пошел купаться Веверлей,
Оставив дома Доротею.
С собою пару пузырей
Берет он, плавать не умея.
И он нырнул, как только мог,
Нырнул он прямо с головою.
Но голова тяжеле ног,
Она осталась под водою.
Жена, узнав про ту беду,
Удостовериться хотела.
Но, ноги милого в пруду
Она, узрев, окаменела.
Прошли века, и пруд заглох,
И поросли травой аллеи.
Но все торчит там пара ног
И остов бедной Доротеи.
Там каждый вечер в час назначенный.
Среди тревожащих аллей,
Со станом, пузырями схваченным,
Идет купаться Веверлей.
И медленно пройдя меж голыми,
Заламывая котелок.
Шагами скорбными, тяжелыми
Ступает на сырой песок.
Такой бесстыдно упоительный,
Взволнован голубой звездой.
Ныряет в воду он стремительно
И остается под водой.
Вздыхая древними поверьями.
Шелками черными шумна,
Под шлемом с траурными перьями
Идет на пруд его жена.
И ноги милого склоненные
В ее качаются мозгу,
И очи синие, бездонные
Цветут на дальнем берегу.
И странной близостью закована,
Глядит на темную вуаль,
И видит берег очарованный
И очарованную даль.
И в этой пошлости таинственной
Оглушена, поражена,
Стоит над умершим единственным
Окаменевшая, одна.
Анна АХМАТОВА
Все как прежде: небо лилово,
Те же травы на той же земле,
И сама я не стала новой.
Но ушел от меня Веверлей.
Я спросила: чего ты хочешь?
Он ответил: купаться в пруду.
Засмеялась я: ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду.
Как забуду? Он вышел бодрый
С пузырями на правой руке.
И мелькали крутые бедра
На хрустящем желтом песке.
Для того ли долгие годы
В одинокой любви прошли.
Чтобы отдал ты темным водам
Свой загадочный темный лик?
Тихо сердце мое угасло,
На душе у меня темно.
— О, прости, я не знала, что часто
Голова тяжелее ног.
О, как сердце мое темнеет —
Не смертельного ль часа жду?
И я одна каменею
На холодном темном пруду.
Осип МАНДЕЛЬШТАМ
Уже растоптана трава в лугах Эллады,
И блещет ярко в небе Фаэтон.
В прохладных рощах в полдень спят дриады
И к Пану самому слетает сладкий сон.
Широколистые не сеют тени клены.
Лучам пылающим открыт песок аллей.
Полуденным пыланьем утомленный,
Купаться поспешил прекрасный Веверлей.