Михаил СВЕТЛОВ
Сто двадцать лет спустя
Не в «ЗИЛах» и не в новеньких «Победах»,
не думая, что станут в них стрелять,
два зайчика на двух велосипедах
отправились немножко погулять.
Но, по ошибке взятый на поруки,
большая сволочь и антисемит,
охотник к ним протягивает руки
и гнусными зубами шевелит.
Сейчас начнутся грозные событья.
Мой зайчик закачается в седле.
Но чтоб не допускать кровопролитья,
живут мои герои на земле.
И если уж дойдет до столкновенья,
я крови все равно не допущу:
я встану посреди стихотворенья,
охотника в лягушку превращу.
И вы не бойтесь, глупенькие зайки:
я в случае чего вас воскрешу.
Куплю вам в ГУМе трусики и майки
и на свою жилплощадь пропишу.
Я дам вам пряник и другие сласти,
надену октябрятские значки.
Не надо плакать при Советской власти!
Утрите ваши слезы, дурачки!
Пускай горит на мордочках румянец!
Охотника не бойтесь моего!
Я пошутил, ведь он — вегетарьянец,
мясная пища — гибель для него.
Мне вся его семья давно знакома.
Он не имел оружия вовек.
Он просто заместитель управдома,
вполне интеллигентный человек.
Ярослав СМЕЛЯКОВ
Строгая морковь
Не в смысле каких деклараций,
не пафоса ради, ей-ей,
мне нравятся серые зайцы —
те золушки наших полей.
Мне праздника лучшего нету,
чем видеть опять и опять —
по этому белому свету
тот заяц идет погулять.
Ни шелка на нем, ни шевьота.
Ни юбок на нем, ни рубах.
Как красный колпак санкюлота —
морковка в суровых зубах.
Не плод экзотический юга,
чья дряблая кожа пестра, —
а скромная дочь огорода,
больших удобрений сестра…
Но грозный, как тень трибунала,
сидит на своем чердаке
охотник в коротеньком платье,
с кулацким обрезом в руке.
Он зайца в ловушку заманит,
морковку его отберет.
Он с этою целью ложится
и с этою целью встает.
Но вы понимаете сами —
я зайца в обиду не дам.
Высокую чашу питанья
я с ним разделю пополам.
Я дам ему, может, рублевку
из малой получки моей —
пусть купит другую морковку,
какая еще покрупней.
Я буду доволен, по сути, —
была бы у зайца всегда,
в железной домашней посуде
красивая эта еда!
Владимир СОКОЛОВ
Ключик
Был дождик в полусне,
канун исходам.
Был зайчик на стене,
была охота.
Был дачный перегон,
грибы, сугробы.
Варили самогон.
Зачем? А чтобы.
Варили вермишель.
Когда? Вначале.
Когда еще —
Мишель, ау! —
кричали.
Меж всех этих забот,
охот, получек
он был как словно тот
скрипичный ключик.
Он смутно различал
сквозь суть причины
концы иных начал,
иной кручины.
Диван вносили в дом,
тахту с буфетом.
Но суть была не в том,
а в том и в этом.
И пусть он не был тем,
а все ж заметим,
что был он между тем,
и тем, и этим.
Он частью был всего,
что было тоже.
А впрочем, ничего.
Был дождик в полусне, канун исходам.
Был зайчик на стене, была охота.
Был дачный перегон, грибы, сугробы.
Варили самогон.
Зачем? А чтобы.
Варили вермишель.
Когда? Вначале.
Когда еще — Мишель, ау! — кричали.
Меж всех этих забот, охот, получек он был как словно тот скрипичный ключик.
Он смутно различал сквозь суть причины концы иных начал, иной кручины.
Диван вносили в дом, тахту с буфетом.
Но суть была не в том, а в том и в этом.
И пусть он не был тем, а все ж заметим, что был он между тем, и тем, и этим.
Он частью был всего, что было тоже.