Одуховидец
Ну до чего же опустилась Штора!
Буфет брюзжит посудой постоянно.
Дверь по ночам страдает от Запора,
А Пианино вдребезги пиано.
Ком Теста разбивается в лепешку.
Чтоб лечь Лепешкой оною на Блюде
В процессе сотворенья понемножку
Все кривинские Вещи вышли в Люди.
Воспоминания о зайце и охотнике
Поскольку литературные пародии Юрия Левитанского на бессмертный сюжет «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять» снискали заслуженную популярность, вполне естествен вопрос: а как бы решил заячье-охотничью проблему сам автор приданными ему поэтическими средствами? Итак:
Я знаю давно,
что. когда умирают зайцы,
в угасании тихом отринув и грусть, и корысть,
равнодушны невиданно,
часто другие зайцы
не сомлеют и даже
не бросят морковку грызть.
За бессердечие как вы их ни корите —
прямо рядом с усопшим,
невинно топорща усы, озорная зайчиха
будет в хрупком корыте
как ни в чем не бывало
стирать, извините, трусы.
Безразлично заезжей зайчихе —
что мыло, что пена!
Почившего в бозе
похоронивши едва,
распевает она беззаботно сонаты Шопена
или вдруг дробно-дробно
исполнит Этюд № 2.
От двустволок спасаясь
и в киноэкраны врезаясь,
гибли толпами зайцы
различных долгот и широт,
но однажды родился
такой иронический заяц,
который решил не погибнуть, а — наоборот!
Время вовремя вычислив,
с шерстки повычистив вычески,
иронический заяц, доверием облечен.
разъяснил популярно охотнику,
что исторически
да и фактически
охотник
как класс
обречен.
И,
оставив свою беззащитную жертву в покое,
вдруг охотник прозрел
и забросил ружье под кровать.
Потому что, товарищи,
время сейчас не такое,
чтобы зайцев задиристых запросто убивать!
Из цикла «Курица или яйцо?»
Дуэт на птицеферме
— Что посмотрели на ферме?
— Да трудно сказать.
— Вытянем план, как считаете?
— Право, не знаю.
Вдруг не сужу. Книгу жизни прилежно листаю.
— Может быть, вам поквартальный отчет показать?
— Все — суета. В этом мире лишь Екклизиаст светит во мгле, хоть и скепсис его не в фаворе.
— Верная мысль! Без дежурных электриков — горе.
Мудрый совет коллективу силенок придаст.
— Что ж, целомудрию куриц поможем спастись.
Я бы убрал петуха. Гривуазная птица!
— Вы полагаете, курицы будут носиться?
— Я полагаю, что курицы будут нестись.
— Лучше вы нас рассудите. Заспорили вновь
наши наладчики, снова гудит общежитье:
«Яйца! Нет, куры!» Товарищ писатель, скажите
как гражданин — что сначала-то было?
— Любовь!
— Не до любви. На работе трещит голова:
бройлер-дай-бойлер-дай-трейлер. А с премией —
глухо.
— Ласки лилей мне милее, чем слов оплеуха.
Лилию знаете?
— Лильку-то? Как дважды два!
— Ах, дважды два? Сколько это? Забыл, хоть умри.
Магия цифр! Кабалистика! Я цепенею.
В школе считал до пяти, а теперь лишь умею:
и — раз-два-три,
раз-два-три,
раз-два-три,
раз-два-три.
Необъяснимо!
О Ефросинья! Необъяснимо!
Цыпленок — синий! Молчит, как мимы.
А в синем пламени керосинки
не апельсины — желток на синем.
Непостижимо — что было позже.
Непостижимо — что было раньше.
Но сокровенные из подкожных
за эту синьку отдал я башли.
А так хотелось яйцо в мешочек
не за наличные — за спасибо.
Но нет мессии! И рядом корчится,
едва проснешься, цыпленок синий.
А небо сине на белом свете,
и васильки безмятежно сини,
и лен синеет. Вы не посмеете
их, как цыпленка! Вы их спасите!..
Я в ностальгии по лососине
гляжу на чудища магазинные,
необъяснимые Ефросинье.
Но Ефросиньею объяснимые.
Сотона
Луна не поднимала головы, но было светло. Звезды высыпали, как ярыжки на дармовое, и ошалело мигали. Тяжелый туман полз на карачках от сельпо, цепляясь за прясла отходящих ко сну дворов. Сирень изошла слезой, словно девочка, хватившая сурового зелья вместо кваску, и затаилась. Пьяный ветер спутался с кривой березой и присмирел. Кондовую тишину захмелевшей ночи разорвал дикий вопль:
— Алкоголик несчастный! Иди в баню!
Иван круто отвалил от избы и побрел в курятник.
— Петя! Петушок! Заспался, парень, заспался. Вставай работу работать. У тебя выпить нечего? У-у, санапал малохольный! — не пьешь, не куришь. Зато по дамской части даешь дрозда. Женского персоналу развел, ровно турецкий прынц. Раскулачивать пора.