В то время, когда он в Тенишевском училище сбивал с пьедестала Пушкина и лбом избивал столы, он бросал пугливые взоры в публику — не сидит ли там кто-нибудь из учебного начальства…
— Товарищи ваши живы? — спросил я.
— Живы! Эх грустно!
— Отчего же грустно?
— Изменили все. Как говорится у Хлебникова, «другие ему изменили и продали шпагу свою».
— Положим, что это не Хлебникова стихи, ну это не важно. Кстати, где Хлебников?
Крученых вздохнул:
— Хлебников?.. В «Ниве» под рисунками подписи сочиняет.
— Как же так?
— Стали к нам показывать равнодушие. Сначала думали, что это пройдет. Но равнодушие не проходило, а усиливалось. А Хлебников и говорит: «Посмотрим еще, чья возьмет! Я еще заставлю о себе говорить».
— Что же он сделал?
— Отпечатал лицо в семь красок, надел сапоги на руки, а ноги всунул в корзинки и пошел в театр. Ходит по театру, всем засматривает в лицо. Никакого внимания. Понял он, что дело наше проиграно, и пошел с горя в «Ниву».
— А Маяковский?
— Изменил. Оказалось, что он нас все время надувал — тайком носил стихи в «Современный мир», «Вестник Европы» и др. Но стихов не печатали, не печатали — и вдруг в одном журнале напечатали. С тех пор Маяковский и бросил нас.
— По какой же причине?
— По той причине, что в толстом журнале напечатали. «Стану, — говорит, — теперь с вами якшаться. Хочу порядочным человеком сделаться».
— Как же я не встречал его имени в толстых журналах?
— Не печатают… Одно стихотворение напечатали, а больше не хотят… В конторе его устроили. Квитанции хорошо пишет, а стихи не подходят…
— Грустно…
Мы помолчали.
— А про Бурлюков даже не спросите?
— Ах да! Из памяти выскочили. Что они?
— Ничего. Устроились. Один в банкирскую контору поступил. Сто рублей в месяц получает. Очень доволен своей службой. «Наконец-то, — говорит, — человеком стал».
— А другой Бурлюк?
— Кубист? Он тоже недурно устроился. По своей специальности пошел — торцы для мостовых изготовляет. Этот род кубизма как раз подошел к его дарованию.
— Разбрелись… «Порвалась цепь великая», как сказано у меня в одном стихотворении. Остался я один. Вождь без армии… Пастух без корок. Эх, тяжело! Тяжело!
В эту минуту мы подошли к Невскому. Крученых заторопился:
— Трамвай, трамвай провороню.
Он бросился к подошедшему вагону трамвая…
В то время, что пишу эти строки, имена футуристов гремят по всей России.
Но я писал «сценку завтрашнего дня». Право же, только завтрашнего дня. Только завтрашнего…
Александр Блок
(1880–1921)
Корреспонденция Бальмонта из Мексики
Сергей Горный
(1880–1949)
Валерий БРЮСОВ
Жизнь
Даниил РАТГАУЗ
Школа Брюсова