А Биробиджан уже не тот, каким я видел его в 1929 году. В таежной станице горят огни, работают фабрики, сквозь тайгу проложены шоссе… Наконец, в Биробиджане есть Еврейский театр. Если вам понравятся прекрасные декорации, не удивляйтесь и знайте: здесь работает декоратором Александр Гордон. Но о второй жизни Александра Гордона я расскажу в следующей книге.
Послесловие
«Грустный Еврейский Художественный Текст»
У одного из самых загадочных и забытых писателей одесской школы есть загадочная и забытая повесть.
Семен Григорьевич Гехт родился в Одессе и, единственный из писателей одесской юго-западной школы, мог сказать с полным на то правом, что «родился в бедной еврейской семье». Биография его, при внешней прозрачности, изобилует белыми пятнами — в справочниках год рождения указан неправильно, сведения об одесском периоде жизни неточны, называются разные даты и причины ареста и освобождения и даже разные имена: то ли Семен, то ли Авраам, то ли Соломон.
Часть биографии Гехта до 1940-х годов можно уточнить, всего лишь внимательно прочитав его тексты. И тогда легко выясняется, где он учился: «Мы же учились <…> в Свечном училище. Оно называлось вторым казенным. Здесь проходили краткий курс практических наук, готовили конторщиков и бухгалтеров. Училище существовало на деньги свечного сбора» («Пароход идет в Яффу и обратно»). В каком году родился и где работал: «Когда мне было пятнадцать лет, в Петербурге убили Распутина. Я работал тогда в экспедиции одной крупной либеральной газеты» («Соня Тулупник»), Описывает он и историю первой публикации — в одесском детском журнале «Детство и отрочество» в 1913 году (на десять лет раньше официально указанной даты).
В материалах следственного дела (Гехт был арестован в мае 1944 года) он объясняет существование двух имен: «По старой еврейской традиции, если кто-либо из детей заболеет, ему дополнительно давалось новое имя. Таким образом, у меня с детства — два имени: Авраам и Семен <…> литературные произведения подписывал — Семен Гехт. Но в паспорте и по военному билету — Авраам».
В Одессе в 1920-х Гехта называли Соломоном. Как ни странно, указанная Гехтом дата рождения 14(27) марта 1903 года не подтверждается документально — в этот день в книге родившихся одесского раввината не записан ни один младенец по фамилии Гехт. Еще одна легенда: родители были убиты во время погрома, а его выбросили из окна. Но и она не подтверждается — в списке убитых, занимающем 23 листа книги одесского раввината, нет погибших по фамилии Гехт. Зато в книге родившихся есть запись о рождении сына Шулима у гайсинского мещанина Герша Гехта и его жены Леи 6 августа 1900 года.
Из протоколов допросов Гехта НКВД в 1944 году известно, что в семье было два старших брата, эмигрировавших в Канаду в 1905 году. О матери, рано умершей, Гехт не упоминает.
В 1922 году он публикует свои стихи на страницах газеты «Известия Одесского губкома», знакомится с Эдуардом Багрицким, Исааком Бабелем и начинает новую жизнь — поэта, журналиста и писателя. Становление его произошло под сильным влиянием Бабеля и Багрицкого, Гехт был членом литературного одесского кружка «Потоки Октября», душой которого был Багрицкий.
В 1923-м Семен Гехт и Сергей Бондарин отправляются завоевывать Москву. У друзей рекомендательные записки от Бабеля к Владимиру Нарбуту: «Вот два бесшабашных парня. Я их люблю, поэтому и пишу им рекомендацию. Они нищи до крайности. Думаю, что могут сгодиться на что-нибудь» и Михаилу Кольцову: «Их актив: юношеская продерзость и талант, который некоторыми оспаривается. В пассиве у них то же, что в активе. Им, как и пролетариату, нечего терять. Завоевать же они хотят прожиточный минимум».
Гехт активно включается в московскую журналистскую жизнь: «Я успел уже поругаться с двумя редакциями, теперь я имею дело с другими тремя редакциями — Москва — провинция большая и жить в ней весьма забавно», — из письма 1923 года. Он активно печатался в журналах «Огонек», «Тридцать дней», «Красная новь», в газетах.
Одна из ведущих тем его очерков, книг и повестей — жизнь еврейского местечка во время революции. Гехта называли учеником и последователем Бабеля, но он следовал не многоцветью «Одесских рассказов», а трагедии «Конармии».