— Как?
— Ну, подать, скажем, петицию в военное министерство. Вы запишетесь?
Гордон помолчал и ответил:
— Нет, не запишусь.
— Не запишетесь? — спросил сосед. — Не запишетесь? — повторил он вслед за этим несколько раз, накаляясь возмущением.
— Нет, не запишусь, — отвечал, забывая свой возраст, Гордон, — я ненавижу войну.
— Значит, вы не хотите умереть за Сион?
— Я согласен, — ответил Александр, — умереть за Сион, но не желаю, чтобы за него умирал тот, кому он не нужен.
— То есть?
— Я не хочу убивать турок.
— Послушайте вы, вегетарианец с Колонтаевской! — кричал сосед. — Вас же все равно скоро возьмут на войну. Надеюсь, вы не станете себе наращивать грыжу?
— Нет, не стану.
— Ну?! — вскипел сосед. — Значит, за русского царя вы готовы умереть, а за еврейское государство — нет?
Гордон объяснил:
— За царя я пойду умирать поневоле, тут же идет разговор о добровольцах.
Сосед закричал:
— Довольно! Я поставлю вопрос об исключении вас из партии.
— Я не в партии.
Сосед ударил себя от досады по затылку.
— Зачем же я с вами разговариваю? Как вы сюда попали?
— Меня рекомендовал Хаим Бялик.
— Хаим Бялик?! Откуда вы его знаете?
— Я работал у него в типографии, — ответил Гордон, — фальцевал бумагу.
Тут ссора потухла. Знакомство Гордона с Хаимом Бяликом успокоило маккабиста. Похлопав себя по спине, они оба пошли купаться.
Вода была холодна и в Мекке. Короткий англичанин растянулся в ванне во весь свой небольшой рост. Покидая ванную комнату, слуга сказал:
— Я вас помню, сэр. Вы всегда заказываете очень холодную ванну. Вы — ученый, сэр.
Короткий англичанин засмеялся.
— Иди, — сказал он. — Я сам знаю, кто я.
Это был известный ориенталист — археолог. Он уже бывал здесь до войны, делал раскопки. В 1916 году короткий англичанин прошел пешком всю Сирию. Он изучал архитектуру крестовых походов. Потом он поселился в Карчемише на деньги колледжа Магдалины. Это было после того, как он окончил Высшую школу в Оксфорде. Короткий англичанин — сэр Томас Эдвард — учился в Джозус-колледже, где по первому разряду сдал курс современной истории.
Сэр Томас Эдвард сидел в ванне двадцать минут. Одеваясь, он позвонил. Вошел слуга.
Сэр Томас сказал ему:
— Пришлите мне машину: через час я поеду в Мекку.
— Какую машину, сэр?
— Все равно, — ответил короткий англичанин. — Нет, постой. Достань мне ту машину, на которой я приехал в гостиницу. Ты знаешь шофера?
Слуга ответил:
— Знаю. Это Муса. Вы ему очень нравитесь, сэр.
— Он тебе это говорил?
— Да, сэр.
— Иди.
Через час к гостинице подъехал Муса. Короткий англичанин ласково с ним поздоровался.
— В Мекку? — спросил Муса.
— В Мекку, — ответил англичанин, — к дому шерифа!
— К дому шерифа! — восторженно повторил Муса.
Когда машина выскочила на шоссе, Муса сказал:
— Я про вас знаю, сэр.
— Что ты про меня знаешь?
— Вы работали на Синае землемером.
Действительно, несколько лет назад он производил для военного министерства геодезическую съемку Северного Синая. Он справился у Мусы, откуда тот знает. «Читал в „Истиклале“», — ответил Муса.
Гордон не пошел на доклад. Купаясь в бассейне, он узнал, что после доклада будет запись добровольцев, ходатайствующих о зачислении их в маккавейские батальоны, формируемые в Англии. Что же это было за удивительное ощущение! Не Гордон ли мечтал об участи полководцев: Иисуса Навина, Давида, Иуды Маккавея, Голиафа? Кто знает, может быть, петиция в военное министерство есть путь к мечте? Тут просыпался в Гордоне практик, видевший и ощущавший всю кровавую несуразицу войны. В этом, видно, помогала ему нация. Нация, презирающая и боявшаяся крови. И в нации же, думал он, была причина двойственности его поступков. Весь мир говорил об удивительном свойстве еврейского народа сочетать резкую способность к отвлеченному мышлению с столь же резким практицизмом. К тому же на улице все еще шел дождь. В письмах пяти забранных на фронт фальцовщиков все неудобства войны были связаны с дождем. В последние дни в экспедицию часто приходила мать одного фальцовщика. Второй номер при шестидюймовом орудии был ее сыном. Она перестала получать от него письма. В эти дни русские войска покидали Галицию. Шло развернутое отступление из Червонной Руси. В очередях за керосином заметно прибавились траурные повязки. В экспедиции говорили: «Кончился второй номер». А мать второго номера приходила сюда плакать. Она плакала и мешала работать. Тюки и пачки летели через ее голову. Бумажный снег валился на ее нищенскую шаль. «Кончился второй номер», — сказал Гордону на улице его товарищ по работе. Он встретил его у клубных дверей. Под дождь товарищ рассказывал ему: сегодня днем мать получила письмо. А в письме было: «Ваш сын та-та, та-та — под Журавой. Он похоронен в братской могиле». Затем следовала неразборчивая подпись полкового адъютанта.