— Это платок, — с талмудическим спокойствием ответил Акива.
— А зачем вам платок? — не понимала Малка.
— Один человек, — ответил Акива, ущипнув ее за щеку, — будет его носить.
— Кто, дядя?
— Ты! — ответил Акива, ущемив ей подбородок.
— Но ведь это же ваш платок? — все еще не понимала Малка.
— Я тебе его дарю, — сказал Акива. — Носи на здоровье, Малка! За подарок надо дядю поцеловать.
Он задержал ее губы на своей щеке, и она с силой от него вырвалась.
— Какой ты колючий, дядя, — пожаловалась она, растирая щеку.
Вечером старая Фейга застала Акиву у ручейка. Он купал свою бороду, добиваясь мягкости от своих затвердевших волос. Фейга ужаснулась.
А через самое короткое время ее муж, кишиневский еврей, сообщил ей, что ребе Акива Розумовский хочет жениться на их внучке.
— Это ученый человек, — добавил от себя кишиневский еврей. — Один Бог знает, какой это ученый человек.
Фейга не хотела, ее муж настаивал, а девочку не спрашивали. Незадолго до войны турок с англичанами Акива Розумовский встал с Малкой под балдахин.
Таким образом Акива стал акционером кинематографа и мужем шестнадцатилетней Малки.
Некоторое время они жили хорошо. Акива вознаградил свою жену многими подарками, среди них были шелка из Лондона, браслеты из Константинополя и ситцы из Москвы. Он повез ее на извозчике через Иудейские горы, в колонию Рош-Пино. Здесь он показал ей старинных колонистов и винные подвалы барона Ротшильда. Все это сам Акива узнал здесь, когда начал свою жизнь в богадельне Монтефиоре. Он проехал со своей молодой женой мимо Вифлеема, чтоб показать ей, как Бог наказывает женщин за ложь. Здесь, по преданию, похоронена праматерь Рахиль, обманувшая отца.
И Акива показал ей христианский Вифлеем с его русскими гостиницами, монастырями и толпами богомольцев.
— Не лги! — закричал на Малку Акива. — Никогда не лги, жена! Ты умрешь молодой! Ты сгниешь! Тебя сожрет огонь!
Он начинал ее ненавидеть за возможную ложь. Он замечал, как, сидя у окна, она следит с любопытством за проходящими бедуинами. Старик знал: за любопытством приходит страсть. Тогда он отгонял ее от окна и осыпал упреками за возможные мысли. Их жизнь начала портиться. Когда же кончилась война с турками и вместе с победителями-англичанами в Иерусалим вошел арабский месопотамский отряд, ребе Акиве Розумовскому впервые за свою жизнь привелось узнать ревность.
Однажды он сидел у своего кинематографа. По Яффской улице гуляло много английских офицеров. Один из них подошел к витрине кинематографа и стал смотреть картинки. Потом он подошел к Акиве, всмотрелся в него и сказал по-турецки:
— Слушай, старик, я тебя, кажется, знаю.
— Я всегда на улице, — ответил Акива, узнавая офицера.
— Помнишь, — сказал офицер, — много лет назад сюда часто ходила одна девочка, ее звали Малка?
— Помню, — ответил Акива. — Прикажете что-нибудь передать, господин сержант?
— Если ты ее увидишь, — попросил офицер, — передай ей, пожалуйста, что ей кланяется Муса. Ты увидишь, старик?
— Она моя жена! — вскричал Акива.
Офицер сперва улыбнулся, потом смутился, побелел, как и Акива, и ушел, ничего более не сказав.
Придя домой, Акива уставился в большие глаза жены.
— Малка, — сказал он, подвергая ее испытанию, — Муса приехал.
— Муса? — спросила жена. — Не помню.
Акива видел: ее ответ не был ложью. Она в самом деле не помнила Мусы, и только поздно ночью Малка воскликнула:
— Это тот мальчик из кинематографа, Акива?
Она угадала в темноте его утвердительный кивок и спросила:
— Но он же вырос, Акива? Он солдат?
— Он офицер, — ответил Акива, мрачнея.
— Ну? — с восторгом воскликнула Малка. — Муса из Медре — офицер!
Он возненавидел ее в эту минуту за ее восторг.
Глава восьмая
Гордон встретился с Акивой у Стены Плача. Старик его не узнал. Но и Гордон с удивлением узнавал в этом окрепшем седом человеке прежнего дряхлого учителя. Акива был чисто одет, его черные башмаки блестели.
Он рассказал о своей неожиданной встрече в доме наборщика. Там, оказывается, знали Акиву. Юная Малка была подругой Лии. Так звали некрасивую дочь наборщика. Через тысячелетия унаследовала она от праматери Лии свою некрасивость. Но Лию, дочь Лавана, ночью подсунули в постель праотца вместо Рахили, и дурнушка получила мужа. В наши дни этого нельзя было сделать. Лия, дочь наборщика, давно созрела и перезрела. Если в доме появлялся холостой мужчина, его ловили на удочку, как рыбу, насаживая на крючок в качестве приманки много мелких услуг. Его хорошо кормили, ему чинили белье и костюм, ему дарили бритву или письменный прибор. Но мужчины исчезали, и в доме бывали лишь старинные знакомые, которые давно перешли на роль помощников в поисках жениха и тем спасались от назойливых услуг и неприятного положения, невыносимого для достоинства человека.