Дочь наборщика не преминула тогда проворчать, что национализм выше революции. Квуцы она презирала, считая их чуждыми для Палестины.
Как же высказался о квуце Илья Шухман?
Он высказался так:
— Что ж, если квуца способна помочь нашему национальному возрождению, пожалуйста, я не против квуцы! Но если и в нашей квуце пойдут разговоры об едином союзе с арабами, о равноправии древнееврейского языка и жаргона, об угнетателях англичанах и прочая демагогия, тогда я первый покину нашу квуцу.
Он посмотрел на Висмонта.
— Я ничего тебе не могу обещать, — ответил Ровоам, — я ставлю только одно условие: никаких подачек! Ни от отдельных лиц, ни даже от сионистского комитета. Согласны?
Илья Шухман согласился. Первые деньги надо было составить из членских взносов, затем надо было взять ссуду в Генеральном сионистском банке. Шухман наметил количество членов квуцы: не более двадцати пяти семей. Остальное будет видно потом.
— Как назвать квуцу?
Гордон упросил Висмонта и Шухмана с ним согласиться. Он хотел, чтобы квуца называлась Явне. Явне! Но не в честь старинного университетского города, а в честь темной синагоги на Большой Арнаутской улице, названной по имени старинного университетского города. Так в один из вечеров у наборщика родилось общество Явне. Общество Явне — преддверие к одноименной коммуне.
Уже через неделю Шухман показал своим друзьям список всех двадцати пяти членов.
1. Илья Шухман, двадцать четыре года, холост, из Одессы, внес два фунта.
2. Ровоам Висмонт, двадцать два года, холост, родился в Палестине, — 2 фунта.
3. Александр Гордон, двадцать лет, холост, из Одессы, — 2 фунта.
4. Герш Гублер, девятнадцать лет, холост, из Литина, — 2 фунта.
И еще двадцать один человек. Остальные тоже внесли по два фунта; родом же они были из Минска, Пинска, Двинска, из Лодзи, Варшавы, Ясс, из Браилова, Жмеринки, Конотопа, из Балты и Голты.
Список был утвержден. Потом начались собрания: одно, другое, третье — очень много собраний. Будущая жизнь в квуце была разжевана на этих собраниях до того, что не одному Гордону казалось, будто он уже давно в этой квуце живет. Был вопрос о конюшнях, вопрос о школе, вопрос о яслях, о враче. Каждый получил назначение.
Кроме Гордона, остальные отдавали организации квуцы все свои часы. Александр делил свое время между квуцой и датчанкой. Он обманывал друзей, сообщая им, что уходит то в Бецалел, то к Стене Плача, то в долину Кидрона, то в долину Иосафата. Он врал, говоря, что эти прогулки ему нужны для искусства. И Гордон отправлялся в итальянскую гостиницу на Яффской улице. Он действительно прогуливался по долине Иосафата, но не для искусства, а для любви. Он украдкой покидал дом. Иона Апис нашел ему еще два урока по полтора фунта. Гордон вернул наборщику долг, и жизнь в его доме стала для него независимей и веселей. Все же Лия ловила его, когда он уходил.
— Куда, Александр?
— Прогуляться.
— Возьмите меня с собой, Александр.
— Я люблю бродить по горам один.
— Зачем вы врете, Александр? Вы идете к своей датчанке.
О, она проследила его! Но ее привязанность к нему была утомительна. Она все еще надеялась, пожимала руки, по-собачьи заглядывала в глаза.
Она подсматривала за ним в те ночи, когда он делал у себя в углу миниатюры. Он готовил подарок для Анны Бензен — две коробочки из пальмового дерева. На одной он вырезал Иосафатову долину, воображаемую и легендарную. Черный огонь пожирал трупы грешников. Серый дым стоял над Иерусалимом. Овцы бежали в страхе. На другой он выгравировал праотца Авраама у колодца.
— Кому вы продали ваши миниатюры, Александр? Не врите, вы подарили их Анне Бензен.
О, Лия разузнала имя датчанки! Значит, она подстерегала его в счастливые минуты, караулила за углом.
Мать Бензен уже проникла к епископу Брассалине. Она часто уходила из дому. Какой это был подарок для Гордона! Когда любишь девушку, тяжело и неприятно видеть рядом с ней ее мать. Гуляя с Анной по улицам Иерусалима, он рассказывал:
— Я скоро уеду.
— Зачем?
— Я стану земледельцем.
— Зачем?
Она замораживала его своим равнодушием. Ей казались ничтожными его идеи и страсти. Жить для чужих? Но кто живет для чужих? Она говорила:
— Это тщеславие. Ничего больше.
Он уже научился водить ее под руку. Главное — свобода движений, как у актера. Есть минуты, когда надо опустить руки в карманы, и бывают минуты, когда можно переплести пальцы.