Они расстались врагами.
Гордон вернулся в Иерусалим на другое утро. Он шел по бесплодным горам, показывающим миру свои рубцы и раны. Осыпались каменные тропы, дерн рос из-под камней. Лежали в запустении брошенные каменоломни. Горы лежали в туманах, складка ложилась на складку, как волна на волну. В каждый переход по горам Иудеи Гордона охватывало волнение. Он никак не привык еще к печальной красоте этой величественной горной неразберихи.
Утром он решил: «Я притворюсь больным, не пойду на ужин к генералу Сторрсу».
В полдень раздумал. Там, среди знатных гостей, он встретит Анну Бензен. Как она удивится! Он, Гордон, в губернаторском доме! Он поразит ее своим костюмом, своим галстуком, вниманием к нему генерала, своим успехом. Может быть, она предложит себя в жены? Но он ее отвергает…
Он готовился весь день, проверяя упругость воротника и манжет, цвет галстука, складки на штанах и талию пиджака. Он топтался у зеркала и говорил себе, что в эти часы он смешон и противен. «Неужели меня так волнует чувство мести. За что я мщу ей? За ее корысть, за пустое сердце?»
Однако думать о мести было приятно. Он вытащил свою новую миниатюру и положил ее на стол перед собой. На крохотной коробочке, величиной с яйцо, было изображено большое поле с множеством виноградных кустов, уползавших к реке. Вдали — стада, пастухи, каменный ступенчатый мост, обоз. Низкий забор, сложенный из камня, разделил большое поле на два участка. Кусты обвисали гроздьями, и среди кустов тут и там росли малорослые апельсинные и лимонные деревья. На одном поле возился феллах, на другом — еврей. Иные детали были сделаны так искусно, что для их осмотра требовалась лупа.
Одеваясь, Гордон часто брал лупу, смотрел. Это была обычная в его манере жанровая сценка. Он знал: она удалась ему лучше, чем когда-либо. Миниатюра будет иметь успех. Она станет сильнейшим оружием его мести.
Мысль, которая потом круто повернула его жизнь, пришла ему в голову внезапно. Он забросил туалет и снова засел за миниатюру. Он просидел над ней весь остаток дня. Гордон ничего не изменил в ней, но вырезал в том углу, откуда ниспадали солнечные лучи, несколько слов. Он начертал их по-английски: «Два великих народа обрабатывают землю своей родины» — вот какие были слова…
— Солнце! — воскликнул Броун. — Мы дождались с вами восхода солнца. Нет, не надо рассказывать. Я хочу встретить восход солнца в полном молчании.
Глава шестнадцая
Мы быстро спускались вниз, я — тропинкой, мистер Броун — по склону горы.
— Идите сюда, — кричал он.
— Нет, — возражал я, — я не умею лазать по-овечьи.
Он спустился раньше меня и ждал внизу. В станице Тихонькой — она еще тогда не называлась городом Биробиджаном — люди уже встали. Открылась канцелярия Робинсона. У заколоченной палатки Госторга стояли несколько охотников, нагруженных беличьими шкурами. Они ворчали.
— Агент-то наш спит, — сказал старичок из амурских казаков, возглавлявший группу орочей.
Мимо шли станичники, молодой еврей проезжал на тракторе, напротив остановился грузовик с картофелем.
— Человек, — кричали орочи, — консервы палатка есть? Сахар палатка есть?
— Вчера были, — отвечали прохожие.
— Конфета палатка есть? Макарона палатка есть? — добивались орочи.
Они раздумывали, стоит ли им ждать агента или лучше отвезти своих белок в Хабаровск.
— Агент-то наш спит, — сказал старичок. — Видно, женка у него молодая.
— Каждый спи своя женка, — произнес один из орочей и засмеялся.
— Непорядок, — возразил старичок: — Если ты служащий человек, какая тут женка.
У палатки остановился китаец-сапожник.
— Здравствуй, китаёза, — крикнул старичок, — колодки не продашь? Какая тут женка, — повторил он. — Знаешь, как у нас, в артиллерии, было? Наши жены — пушки заряжены, вот кто наши жены.
У старичка за его хлопотливую семидесятилетнюю жизнь было четыре жены и пропасть детей. Он и сейчас иногда останавливал какую-нибудь еврейскую девушку, трактористку или агронома, и восклицал:
— Эй, Хайка! Глаза-то черные, черные! Замуж меня не пойдешь?
— А венчаться где будем? — отвечала девушка. — В крематории?
Старик плевался, отходил.
— Товарись, — спросил китайца один из орочей. — Консервы палатка есть? Конфета есть? Макарова есть?
— Китаёза, — пристал к сапожнику старичок, — ты зачем с нами войну затеял? Дорогу хочешь забрать?! Хабаровск хочешь? Ты газету читал?