— Э, успею на станцию.
Затем он прошел в село.
— Плохой земледелец, — сказал, улыбаясь, мистер Броун, — но Робинсон мне уже показывал таких в Худинове. Они довольно быстро осваиваются с новым образом жизни. Наш кузнец тогда докует свое счастье, когда последний житель последнего местечка перестанет бояться коров и лошадей, и земли, и гор, и рек, и вообще живой природы. По совести говоря, — произнес вдруг Броун, — мне очень хочется спать.
На станции стоял вагон. Здесь жила американская экспедиция, возглавляемая президентом университета в штате Юта Вильямом Гаррисом. Броун показал на вагон.
— Меня туда не пустят. Все спят. Мистер Гаррис не любит, когда его будят раньше времени. У нас еще есть полтора часа. Давайте послушаем, что стало с нашим художником из Тель-Авива.
Было хорошо сидеть на мраморных плитах. Рядом с нами шумела Бира. Мычал и блеял скот. Шли евреи. Проносились еврейские всадники. Посматривая на нас, стучали кузнецы. Оглядываясь и здороваясь с прохожими, Броун слушал мой рассказ о Гордоне и о посещении им губернаторского дома.
На Масличной горе, там, где кончается скорбный путь — Via Dolorosa, ведущий от ворот Св. Стефана мимо мечети Омара и множества греческих, русских и франко-итальянских храмов к гробу Христа, находится дворец-замок. Он принадлежал раньше императору Вильгельму Второму. Сейчас здесь проживает со своей свитой иерусалимский губернатор генерал Сторрс. Резиденция властителя Святой земли охраняется индусами-сикхами.
У генерала Сторрса был званый вечер, на котором, среди других гостей, были известные всем трем палестинским областям лица: представитель папы епископ Брассалина, лидер мусульманско-христианской партии и владелец нескольких миллионов денумов земли Муса-Казим-паша-эль-Хуссейн и управляющий из Палестинского банка Иона Апис. В числе гостей Гордон встретил много чиновников из миссий с их женами, актеров Яффского театра и офицеров из свиты губернатора. Когда садились за стол, он занял место рядом с Аписом. Тот не отпускал его от себя весь вечер. Он держал в левой руке миниатюру, сделанную Гордоном.
— Как только ужин подойдет к концу, — шепнул Гордону Апис, — мы приблизимся с вами к генералу. Я подарю ему миниатюру от вашего имени. Не говорите ничего: генерал все равно не поймет вашего ломаного языка. Было бы очень хорошо, если бы в то время, когда я буду преподносить миниатюру, вы стояли бы рядом, чуть склонив голову, а когда генерал начнет благодарить, приложили бы к сердцу правую руку…
— Не буду, — сказал вслух Гордон.
Апис испугался.
— Ну, не надо, не надо, — зашептал он, беспокойно оглядываясь, — художники всегда капризны… Все будет хорошо… превосходно… Я вам налью вина.
— Спасибо, — ответил Гордон.
— Вы, конечно, любите кармель?
— Да.
— Я тоже, — весело болтал Апис.
Он был взволнован, чуть беспокоен. Идя сюда и сидя за столом, глотая вино и поедая фрукты, он все время думал о разговоре с губернатором. Иона Апис не ждал от разговора никаких выгод. Ему хотелось одного: чтобы в те минуты, когда он будет беседовать с генералом, на них устремились бы глаза всех гостей. Его тщеславие терпело урон от того, что хотя он не раз говорил с губернатором, но, так как все беседы были деловыми и происходили в канцелярии Сторрса, никто никогда не видел их беседующими.
Когда садились за стол, Гордон заметил напротив, в пяти шагах от себя, Анну Бензен. Он не побледнел, не изумился, не покраснел и был этим очень доволен. И за одну короткую минуту, пока сошлись и разошлись их глаза, он заметил, что Анна побледнела и изумилась. Он был доволен. Война была объявлена с наибольшим эффектом. Но тут кончилась правда, началась игра.
Мать сидела рядом с Анной. Толстый офицер устроился посередине. Он завладел рюмками и тарелками обеих дам, разливал, накладывал, все время подносил вазы, блюда, солонку. Дочь принимала услуги равнодушно, мать благодарила, рассыпала улыбки.
Гордон не заметил, какое на Анне платье. Кажется, белое. Но в глаза бросились оголенные плечи, много драгоценностей. Длинные серьги в ушах, зеленое, — видно, очень дорогое, — ожерелье, золотой браслет.
— Уже подают второе блюдо, — шепнул Апис.
«Эти вещицы пахнут большим, чем семь фунтов», — подумал Гордон.
Он хотел оглянуться, разглядеть ее получше, но игра продолжалась. Он углубился в еду.
Ужин близился к концу. Апис шепнул: