Мистер Джемс Броун давно уехал к себе домой — в Америку, в штат Юта. Он и не думал, что маленькое письмецо, написанное им как-то в одну из биробиджанских ночей на таежном привале, будет впоследствии иметь большое значение в судьбах многих людей и сыграет в их жизни немалую роль. Возможно, что он написал это письмо на берегу Амура или в Вальдгейме. Помню, в те ночи он клеил конверты и выводил аккуратным почерком адреса. Как выяснилось потом, одно из писем было адресовано в Палестину.
Я уже рассказал раньше, что до посещения Биробиджана Броун побывал со своей комиссией в Палестине. Обследуя положение колонистов, Броун заехал в Кадимо. То была старая колония, основанная в 1905 году, та самая колония, куда не взяли наборщика, сдававшего углы в Иерусалиме. Здесь сейчас жили сто одиннадцать семейств, были большие сады и виноградные участки. Уже умерли многие из тех, кто когда-то убирал камни с бесплодных полей и впервые засеял и оросил эту землю. Однако из прежних пятнадцати халуцим остались шесть человек. То были основатели Кадимо. Кроме них, старинными поселенцами считались еще человек двадцать. Как и основатели колонии, они прожили в ней свыше двух десятков лет. Самым счастливым периодом в их жизни были дни, когда Бальфур провозгласил в Лондоне свою знаменитую декларацию. То время совпало с хорошим урожаем и неплохими ценами на виноград и лимоны. Колонисты говорили: «Сейчас широко раскроется граница, мы сможем на заработанные деньги расширить свои земли и выписать из диаспоры родственников и друзей». Когда они произносили слово «диаспора», то думали о России, Румынии и Польше. Во все эти страны полетели письма, телеграммы. Но тесноватыми оказались ворота границы, а вскоре они захлопнулись совсем. Как и другие, они пали духом после убийства Трумпельдора, ареста Жаботинского и погромов в Иерусалиме и Яффе. Как и другие, они послали протест генералу Сторрсу, но негодующее письмо осталось без ответа. Не удалось выписать друзей и родственников. На заявлениях о визе была всюду начертана одна и та же резолюция: «Ввиду того, что указанное лицо не предоставило сведений о своих капиталах, в визе на въезд в Палестину отказать».
Разумеется, у родственников из диаспоры не было никаких денег, между тем как Национальный комитет требовал от каждого из них ввезти не менее пятисот фунтов стерлингов. Колонисты из Кадимо послали делегата к самому Хаиму Вейцману. Гонец пробыл в Тель-Авиве две недели и добился аудиенции у главы комитета. Тот ответил: «Для блага нашей страны мы должны соблюдать пропорцию. После того как сюда иммигрирует определенное количество евреев-капиталистов, мы сможем пустить и ваших родных. Подождите».
Колонисты напрасно ждали: богатые евреи отнюдь не стремились в Палестину. Капиталы не только не прибыли, но еще и убывали из Сионистского банка. Неожиданно оказалось, что жизнь после декларации Бальфура стала не веселей, а грустней. Как сладка мечта, еще не сделавшаяся реальностью! Все годы ждали исполнения желаний. Наконец они исполнились, и колонисты стыдились сознаться друг другу, что мечта обманула их. С тех пор пошла иная жизнь — обыкновенная горестная жизнь, жизнь без иллюзий. Границы оставались наглухо закрытыми, и колонисты знали причины: все еще не едут евреи-капиталисты, а главное — Англия… Великая держава боится арабов и не хочет, не решается их потревожить новой волной еврейских иммигрантов. Жили тихо и трудно, снимали виноградные гроздья, ухаживали за лимонными и апельсинными деревьями, сеяли пшеницу и ячмень, родили детей, но редко танцевали и пели, забросили чтение книг, огрубели и опростоволосились.
Старинных поселенцев здесь прозвали сторожами пустыни, а более поздних — новыми халуцим. Бывало, кто-нибудь из новых заговаривал о том, чтобы перекочевать в Америку или вернуться в Россию, ставшую советской, и сторожа строго на них смотрели и торжественно заявляли: «Нет, мы никогда не покинем свою колонию».
Так бывало раньше. Сейчас сторожа слушали подобные разговоры равнодушно и с усмешкой. Они знали: все равно никто никуда не поедет: не пустят ни в Америку, ни в СССР. Напрасные разговоры, скучная болтовня.
Раньше редко ссорились жены. Сейчас они часто схватывались друг с другом и привлекали на свою сторону обиженных и разозленных мужей, так что колония нередко разбивалась на несколько враждебных лагерей. Детишки, игравшие на дворе, недоумевали и плакали. Их постоянно разъединяли взрослые, им запрещали дружить, копать сообща песок и катать тележки. Бывало, родители втягивали в тяжелую вражду детей, и мальчуганы показывали друг другу языки и швырялись камнями. После сбора урожая взрослые на короткое время мирились, но дети оказывались более постоянными и сохраняли яростную вражду.