— Анна Бензен? — удивился портье. — Она здесь давно не живет. Загляните в контору, может быть, там знают ее новый адрес.
Но Гордон не пошел в контору. Он туда позвонил по телефону через три дня, и ему ответили, что госпожа Бензен поселилась на Греческой улице. Гордон дважды обошел Греческую улицу и, повернув в третий раз назад, столкнулся лицом к лицу с Анной Бензен и ее матерью.
— Здравствуйте, Анна, — тихо сказал он и остановился.
Обе женщины строго прошли мимо него, не ответив на поклон.
«Она не хочет меня знать», — печально подумал Гордон.
Он шел домой и всю дорогу ругал ее про себя: «Ну и черт с ней! Презренная дура! Кокотка!»
Он обзывал ее мысленно площадными словами, потом заворчал на себя: «Зачем ты вспомнил ее, дурак! Так было хорошо без нее. Ты ведь ее забыл, забыл. Остолоп! Не надо было вспоминать!»
В этот вечер Малка некстати набросилась на него с упреками. Она знает, что он ходит на Яффскую улицу. Напрасно он думает, что она дурочка. О, Малка очень хорошо знает, зачем он туда шляется. Почему он молчит?
Она наконец заставила его ответить, но он вздохнул и произнес только несколько слов:
— Ты попала пальцем в небо, Малка.
Она не унималась, и он, чтобы отвязаться, упрекнул ее любовью, которую она питала к Мусе. Она покраснела, и Гордон, давно забывший о статном арабе, снова почувствовал ревность, и, как в первые дни брака, его начала мучить мысль, что у его жены есть от него какие-то тайны. Он пристал к ней с вопросами, полными подозрения, и ей была приятна его ревность. И еще приятно было вспомнить Мусу и благородную его любовь, и тайные их прогулки на Храмовой площади.
Затем все пошло по-прежнему: подруги, Лия, бутылочка кармель, чрезмерный сон. Анна Бензен снова забыта, и Гордон не боится ходить по Греческой улице. Иногда он шагает по правой стороне, иногда по левой и даже не вспоминает, что она живет где-то здесь. Он победил свое прошлое и не думает о том, что может с ней встретиться, а если бы и увидел, то равнодушно прошел бы мимо.
Как-то возвращался домой, остановился на базаре. Инвалид-немец продавал «Историю искусств» Муттера. «Куплю», — подумал Гордон.
Спросил цену. Сперва пожалел денег, потом все же приобрел два толстых тома. Дома перелистал книги, с восторгом вглядывался в черные репродукции с картин Рубенса, Тициана, Рембрандта, Гольбейна, Тинторетто… в сотни упоительных репродукций. Влюбленными глазами, как и прежде, остановился на миниатюрах Бенвенуто Челлини, и ему захотелось вернуться к работе. Он приготовил материалы, но лень одолела, и оливковое дерево осталось необструганным. «Я не живу — я гасну», — говорил о себе Гордон.
Но в период угасания он получил одно письмо, которое удивительно изменило его жизнь. В тот день он был пьян, так как поссорился с женой и напился от огорчения. Малка решила его хитро надуть, и хитрость ей удалась. Проделка была следующая. Она уговорила старую соседку невзначай шепнуть Гордону, будто бы в Иерусалиме снова появился Муса и араб посещает их дом. Соседка охотно согласилась: жить осталось ей мало, и единственной радостью, способной сократить последние дни, были чужие семейные скандалы.
— Господин Гордон!
— Что?
— Имею ли я право на сон?
— Конечно. Но при чем тут я?
— Так вот, — обиженно заскулила соседка, — ваши гости не дают мне спать.
— Не понимаю.
— Скажите вашему арабу, чтоб не хлопал так сильно дверьми, когда уходит. Каждый раз! Я просыпаюсь каждый раз!
— Какому арабу?
— Ну, тот самый, высокий… Боже мой, вы же должны знать своих гостей лучше, чем я.
Гордон ужаснулся своих мыслей. Значит, Муса опять посещает его дом, как посещал дом его ребе? Он подождал жену — она была на базаре — и встретил ее криками: