С наступлением сумерек я ушел в степь. Ночь застала меня на окраине хутора Солдатского[1]. Тут жил учитель местной начальной школы Перекатов[2]. С этим человеком я в свое время, как говорится, пуд соли съел. Ко мне он относился по-дружески. Я предположил, что Перекатов должен быть дома. В армию его не взяли по состоянию здоровья. Эвакуироваться не успел.
Подойдя к усадьбе учителя, оглянулся — ни души. Хорошо зная расположение комнат, осторожно постучал в кухонное окно. Хозяин дома, несколько раз переспросил «кто» и открыл дверь. В сенях при тусклом свете керосиновой лампы он оглянул меня с ног до головы.
— Евгений Степанович?! Вы… — проговорил дрожащим голосом.
Я спросил, не могу ли у него переночевать. Уйду на рассвете. Он решительно замахал руками:
— На хуторе карательный отряд… Я вас не знаю, вы меня. Каждый сам по себе — такое теперь время.
Что делать? Ночь. Мороз до 40 градусов. В Солдатском никого, кроме Перекатова, не знал. Ночью дорога, улицы патрулировались гитлеровцами.
— Тогда, может, в коровнике разрешите переночевать?
Перекатов зло зашипел:
— Уходите… Сейчас… Немедленно.
И этого человека я считал чуть ли не другом!..
Захлопнулась дверь. Мелькнула тень с лампой.
Огородами я вышел в поле. В километре от хутора стоял осиротевший, никому теперь не нужный комбайн. Он-то и «приютил» меня на ночлег.
Тут не так мело. Тянуло ко сну. Странная сладкая истома разлилась по всему телу. Запахло свежескошенным сеном, медовым запахом цветов. Я оказался на лугу. И поплыл в зеленой лодочке. На какое-то мгновение вырвался из плена видений и понял, почувствовал: замерзаю. Снег занесет следы. Закоченеешь, и найдут тебя весной… Ну и пусть… Безразличие охватило меня. Спать… Спать…
Нет! Я еще живой. Не сдамся! Вывалился из комбайна. Ватные ноги совсем не слушаются. Делаю шаг, другой. Падаю. Поднимаюсь, снова падаю. И снова поднимаюсь. Нет, не сдамся!..
Теперь в камере, вспомнив Перекатова, я вновь словно пережил ночь в комбайне. Как это ни странно, именно тот давний эпизод встряхнул меня, заставил взять себя в руки.
Спокойно! Спокойно! Проанализируй все сначала. Где допущена ошибка?
Вновь и вновь перебираю в памяти события последних дней…
Больше месяца мы ждали этой минуты, когда скажут: летим.
Последний раз всей группой отрабатываем сигнал сбора: водим финкой по лопате. Звук скрежещущий, как у ночной вспугнутой птицы. Придирчиво «допрашиваем» друг друга.
Наконец-то подошла штабная машина. На аэродроме нас встречает полковник «Павлов» (про себя мы называем его Батей). Наша группа подчинена ему. С ним будем поддерживать связь.
Почти час летим над освобожденной территорией. На прифронтовом аэродроме под Жешувом нас уже ждет специальный самолет ЛИ-2. Приятная новость: войска 1-го Украинского фронта штурмом овладели Сандомиром. Продолжая бои по расширению плацдарма, наступающие войска заняли десятки населенных пунктов, завершили окружение группировки противника и ведут успешные бои по ее уничтожению.
Мы в гражданской одежде, и наше появление на фронтовом аэродроме, да еще в День авиации — сенсация. Летчики принимают нас за артистов. И все интересуются, когда начнется концерт. Ну что ж, артисты так артисты. Со штурманом нашего ЛИ-2 уточняем программу «концерта». По карте определяем координаты высадки.
Пилот хмурится:
— Вы нам, черти этакие, всю музыку испортили. Думали выпить свои законные фронтовые в честь праздника. Ну ничего: высадим вас тютелька в тютельку.
В 21.00 пришел инструктор, бог парашютистов. Дотошный. Придирается. Пробует на вес каждый рюкзак. Иначе нельзя: из-за перегрузки можно и без ног остаться.
Инструктор тщательно осматривает парашюты. Заметив на нашей радистке огромные сапоги сорок второго размера — других на складе не нашлось — недовольно хмыкает. Заставил ее намотать еще одну пару портянок. Наконец все готово. Начинается погрузка.
— Ну, ни пуха ни пера, — говорит инструктор, и лицо его становится каким-то растерянным, виноватым. Видимо, трудно оставаться, когда другие улетают. Очень трудно.
Но у войны свои неписаные законы и сюрпризы.
Инструктор вскоре после наших проводов, можно сказать, дома, на своем летном поле, попал под бомбежку и был убит шальным осколком.
Все это случилось потом. А тогда, в последние минуты пребывания на Большой земле, мне почему-то особенно запомнились его виноватые глаза.
В 23.00 самолет вышел на старт, быстро оторвался от дорожки, начал набирать высоту. Вот и линия фронта. Горят какие-то села. То слева, то справа от нас шарят по небу длинные пальцы прожекторов. Через несколько минут к нам прилепился вражеский истребитель. Длинная очередь. Одна, другая. «Мессер» сделал еще один залет, снизу. Предупреждаю группу: возможен вынужденный прыжок. Но истребитель, к счастью, так же внезапно отвалил от нас, как и появился. Летим на юго-запад. Протяжный гудок, пора… Дверь настежь. Сверяем часы: 0.30. Под нами непроницаемая темень. Что ждет нас внизу? Главное — дружнее прыгать, кучно, не рассеиваться. Снова гудок. Первым вываливается мой помощник «Гроза». За ним — радистка «Груша»[3], я — замыкающим.