— Вам помочь выбрать комнату? Или вы сами? Надеюсь, господин обер-лейтенант не займет мою спальню…
— Разместите меня где вам будет угодно. Я пробуду здесь несколько дней. Только прошу учесть, что в свою комнату я проведу телефонную связь.
— Зося, покажи пани Иоланте ее комнату, а Марте скажи, чтобы постелила господину офицеру в комнате в мансарде, где нет печки.
Клос, едва скрывая улыбку, повернулся к стене и сделал вид, что рассматривает портреты толстых усатых предков хозяина дома. Пшетоцкий отвел немецкому офицеру неотапливаемую комнату, питая надежду, что тот не вынесет холода и быстро покинет усадьбу.
— Кто кроме вас проживает в доме? — спросил Клос, садясь в удобное кресло около стены. Он заметил, что Пшетоцкому это не понравилось.
— Кроме меня — моя внучка, ее подруга пани Иоланта Кшеминьская, дочь моего старого знакомого, и прислуга: камердинер Ян, его жена, которая занимается кухней, и их дочь Марта, она исполняет обязанности служанки. Теперь нам не требуется большой штат прислуги…
Клос присматривался к висевшей на стене сабле прекрасной старинной работы. Ножны и рукоятка ее были покрыты искусной тонкой резьбой. Только теперь он понял, что поведение Пшетоцкого продиктовано не высокомерием и не кичливостью. Это был трезвый расчет, основанный на знании психологии. Старик интуитивно чувствовал, что с немецкими офицерами необходимо разговаривать свысока, ибо у них в крови — почтение к аристократам. Называя свой большой многокомнатный особняк скромным флигелем и утверждая, что в этих условиях не требуется большая челядь, Пшетоцкий как бы хотел спросить немецкого офицера: «А какая прислуга была у тебя в Германии?»
Теперь Клос другими глазами смотрел на невысокого старика с барскими манерами и повелительными нотками в голосе.
Ян что-то шепнул на ухо хозяину дома.
— Проводи пана офицера в его комнату, — сказал Пшетоцкий камердинеру. — А ваши люди, господин офицер, разместятся в другом флигеле.
Клос слегка поклонился и пошел за Яном. На лестнице он посторонился, чтобы пропустить спускавшихся сверху молодых женщин, которых перед этим видел в гостиной. Они прошли мимо, не удостоив его даже взглядом. Старшая, стройнее и обаятельнее, подчеркнуто демонстрировала свою надменность. Камердинер Ян, поднимаясь по лестнице с лампой, даже не оглянулся, идет ли за ним немецкий офицер.
Девушки застали старика Пшетоцкого в гостиной. Он нервно ходил взад и вперед, держа в зубах давно погасшую трубку.
— Зачем только принесло сюда этого немца? — спросила Зося.
— Сам об этом думаю.
— Если бы они намеревались выселить вас из Пшетоки, — проговорила Иоланта, — то вручили бы вам официальное распоряжение своего командования. Этот офицер, как видно, из вермахта. А они, как правило…
— С виду интеллигентный, вежливый, однако он все-таки шваб. Берегитесь его, девочки мои. Кажется, он по-польски не понимает, но осторожность никогда не помешает.
— А вы, дедушка… — начала укоризненно Зося.
— Я, паненки, святой, это совсем другое дело. Я старик, а что они могут сделать со старым человеком? Убить? Так ведь это — милость! Не нужно будет долго ждать ее, костлявую. Да что там! Твой отец, Иоланта, умел с ними обращаться. Помню, еще во время первой мировой войны, едем мы вдвоем — Генрик и я, от Пшетоки до Карчмисок. И вдруг останавливают нас немцы, приказывают высаживаться, им, видите ли, бричка потребовалась. А Генрик, твой отец, который в Вене имел адвокатскую практику и говорил по-немецки, как настоящий шваб, как закричит на них… Пятнадцать минут ругал немецкого лейтенанта, словно мальчишку.
— Ну и что? Не отдали бричку? — спросила Иоланта.
— Отдали, — со вздохом ответил старик. — Высадились и пошли, но Генрик поговорил с ними, и поговорил как следует!
— То были другие немцы, — сказал Зося. — А эти — фашисты.
— Пора спать, девочки мои, уже поздно, — по-отечески заботливо проговорил старик Пшетоцкий. — Утро вечера мудренее.
4
За два дня пребывания Клоса в Пшетоке ничего особенного не произошло. Скучая от безделья, обер-лейтенант несколько раз от корки до корки прочел дело «С-298».
Интересного в этих бумагах было мало, но одна информация привлекла его внимание. Железнодорожник Вацлав Трембицкий сознался на допросе, что последний раз видел инженера Латошека и его жену Елену на вокзале в Карчмисках. Пан инженер выезжал последним поездом в Краков. Он торопился, ибо утром здесь должны были появиться немцы. Перед отъездом Латошек очень беспокоился, успеет ли на львовский поезд.
«Столько неизвестных», — подумал Клос. Во всяком случае, эта информация, на которую не обратил внимания Гофберг, показалась обер-лейтенанту весьма ценной. Он подумал, что при удобном случае переправит ее в Центр.
Жизнь в доме Пшетоцкого протекала в неторопливом деревенском ритме. Подходил к концу ноябрь, заканчивались работы в поле. Дни были короткие, отсутствие электричества заставляло обитателей дома рано расходиться по своим комнатам на отдых.
На следующий день после прибытия в Пшетоку, согласно полученной инструкции, Клос приказал фельдфебелю протянуть в свою комнату телефонную связь и соединить его с Гофбергом. Он доложил полковнику обстановку, сообщил о своих намерениях, упомянул о подробностях, которые мало интересовали шефа, и в частности об образе жизни хозяина усадьбы, пана Пшетоцкого, и его отношении к немецким офицерам.
— Кто проживает в усадьбе? — спросил Гофберг.
— Пшетоцкий живет вместе с внучкой, о которой господину полковнику известно, — ответил Клос. — Приехала к ним в гости некая Иоланта Кшеминьска из Кракова. Кроме того, в доме есть прислуга: камердинер, кухарка, горничная — все они родственники. Кухарка Матильда — жена камердинера Яна Кшиволя, а горничная Марта — их дочь. Какие будут указания, господин полковник?
— Ожидать, — ответил Гофберг.
— Когда прибудет ваш человек, которому я должен помогать?
— Клос, — прохрипел полковник в трубку, — разве вам неизвестно, как должен вести себя офицер абвера?
— Я мучаюсь от безделья, господин полковник.
— Рекомендую длительные прогулки. Или раньше ложитесь спать, но больше не морочьте мне голову. Может быть господин обер-лейтенант соскучился по настоящей работе на Восточном фронте?
— Господин полковник, прошу понять меня правильно, — ответил Клос смиренным тоном. — Вы приказали создать здесь напряженную обстановку, которая помогла бы вашему человеку. Только я не представляю, что должен делать, пока ваш агент еще не прибыл.
— Уже одно ваше присутствие в усадьбе накаляет там атмосферу, — ответил Гофберг. — Ваши люди должны докладывать вам два раза в день и даже ночью, что они ели на обед и что хотели бы съесть на ужин. В тревоге и напряжении должны находиться все обитатели дома, а не мой агент. А может, господин обер-лейтенант желает, чтобы я прислал гувернантку, которая водила бы его за руку? С прежней работы мне характеризовали вас как самостоятельного, инициативного и смелого офицера. Запомните, следующую характеристику на вас буду писать я. Хайль Гитлер! — прорычал полковник и положил трубку.
Клос рассмеялся, достал сигарету, закурил. «Не подозревает ли что-нибудь Гофберг?» — подумал он. Может быть, кто-то из разведсети провалился? Не раскрыл ли он связь в часовой мастерской, а вся эта игра с усадьбой Пшетоцкого затеяна им, чтобы разоблачить его, Клоса, как агента польской разведки? А солдаты с фельфебелем, которые обжираются яблоками из господского сада, может быть, направлены шефом для того, чтобы следить за ним во все глаза, а совсем не для помощи? Когда утром Клос бесцельно бродил по усадьбе, он все время натыкался на кого-нибудь из солдат. Не исключено, что и они скучали от безделья, потому и заглядывали из любопытства в каждый угол. А если нет?
Какую цель преследовал Гофберг, расставляя капканы на своего офицера? Если действительно кто-то из подпольной сети провалился и выдал Клоса, то полковнику достаточно было бы установить наблюдение и засечь время появления обер-лейтенанта на связи у часовщика. «Нет, это маловероятно», — подумал Клос. Однако его беспокоила роль, которую ему поручил играть полковник Гофберг, поэтому Клос не мог не подозревать западни. Но, тщательно проанализировав обстановку, он пришел к выводу, что нет повода для волнений. Видимо, просто сработал инстинкт самозащиты разведчика, который уже много лет, облачившись в немецкий мундир, действует во вражеском стане. Поэтому даже небольшой сигнал вызывает настороженность и стремление к самозащите.