Лейтенант старательно дует на подписанные документы, чтобы высохли чернила, и подает новые.
Бородуля сидит и от нечего делать думает.
А для чего, собственно, вызвали? Ну, ходил в самоволку. Так ведь это было давно, еще на учебном пункте. И то велика беда: спросил как-то у командира отделения увольнительную, хотел пойти в город, сфотографироваться. Тот ответил, что увольнение дается в порядке поощрения. Если Бородуля хочет в город, должен приналечь на учебу. Но Бородуля решил проще: перемахнул через забор и угодил в объятия патрулю.
После учебного его оставили в хозяйственном взводе. Он ходил рабочим по кухне и развозил воду, дневалил по конюшне и был рассыльным по штабу. Такая жизнь его устраивала: ни хлопот, ни забот. Командир взвода махнул на Бородулю рукой, а когда была инспекторская — отправил в караул. Но Бородулей заинтересовались в политотделе, и вот он в кабинете майора Серебренникова. Сидит, не торопится. Действует по принципу: солдат спит, а служба идет.
Серебренников вернул партийные документы лейтенанту и вдруг заметил, будто продолжал давно начатый разговор:
— Ладно, товарищ Бородуля, Удовлетворим вашу просьбу.
— Мою просьбу? — удивился Бородуля.
— Поедете на заставу.
Бородуля разинул рот:
— Я — на заставу?
— А как же,— сказал Серебренников серьезно.— Это вы правильно заметили: солдату надо служить.
— Я заметил?! — Бородуле вовсе не хотелось расставаться с хозяйственным взводом.
— Вот так всегда,— улыбнулся Серебренников, когда за Бородулей захлопнулась дверь.— Приходит солдат на границу и еще не знает цену своим рукам.— Он помолчал.— Куда бы его послать?
— К капитану Ярцеву! — убежденно сказал лейтенант.— Там люди хорошие и участок ответственный. Не придется Бородуле скучать.
Серебренников ответил после некоторого раздумья:
— Что же, доложу полковнику Заозерному.
У ЯРЦЕВА ПОРТИТСЯ НАСТРОЕНИЕ
Пошла вторая неделя с тех пор, как пограничный катер Вахида Шарапова выловил утопленника, однако личность его выяснить так и не удалось.
Пограничные заставы продолжали нести свою вечно напряженную службу.
Николай Бегалин острее всех чувствовал это. Ему было трудней, чем другим солдатам привыкать к воинской дисциплине и суровому климату Средней Азии. Всю жизнь он провел за Полярным кругом. Отец постоянно находился в плавании. Мать учительствовала в семилетней школе при лесопильном заводе. Она слишком опекала сына, и он рос хилым, болезненным.
Как-то Николай заболел ангиной. Когда встал на ноги, врачи прописали ингаляцию. В городской клинике его усадили за небольшой столик с клокочущим в бачке паром и сунули в рот мундштук. Он скосил глаза на красный столбик ртути, поднимавшейся все выше. Стало трудно дышать. Он подозвал сестру. Она отвинтила кран, и температура спала.
Сейчас, стоя на вышке, Бегалин подумал, что снова попал на ингаляцию. Только сеанс продолжался не три минуты, а гораздо больше, и температура была выше, но никто не мог ее сбросить.
Николай дышал тяжело, со свистом, и все ждал, что вот-вот загорится воздух. На зубах похрустывал песок. Глаза разъедало потом. Гимнастерка сморщилась, будто сушеная вобла, и царапала кожу.
Снова рядом с Бегалиным стоял Петр Ковалдин. Он заметил, как похудел Бегалин за последние дни. Лицо вытянулось, выгоревшие брови и ресницы словно исчезли с лица.
— Не могу больше,— уныло вздохнул Бегалин и потянулся к брезентовому ведерку. Ковалдин неодобрительно покачал головой.
— Внутри все печет,— прохрипел Бегалин.
Ковалдин отстегнул флягу:
— Пей отсюда.
Николай взял флягу. Вода была теплая, с металлическим привкусом. Он сделал несколько глотков и вернул флягу Ковалдину.
— А теперь ополоснись из ведерка,— предложил Петр.
Бегалин с удовольствием воспользовался этим предложением, оживился, стал обмахиваться полотенцем.
Ковалдин сказал строго:
— Больше ты в наряд полотенце не возьмешь.
— Почему?
— Не положено.
— Так ведь старшина разрешил.
— Старшина...— усмехнулся Петр.— А вот если начальник заставы узнает про это самое полотенце, и тебе и мне всыплет по первое число.
— Что же ты мне раньше не говорил? — упавшим голосом спросил Николай. Он едва успевал вытирать обильно стекавшие капли пота.
— Значит, я тоже мягкотелый,— ответил Ковалдин, снова вскидывая бинокль. Широкополая шляпа сползла на затылок, и солнце запуталось в огненно-рыжей шевелюре, которую Петру разрешили отрастить в связи с предстоящей поездкой на родину. Отличился в прошлом месяце ефрейтор Ковалдин: вместе с черногрудым «Амуром» задержал нарушителя границы.