— Любить надо, Анвар. Понимаешь? Тогда жизнь будет красивой.
Мансуров думал о своем: вот скоро приедет Пулатов и станет веселей.
Потом он провожал Серебренникова.
Кругом было темно и тихо. Луна искала свою вторую половинку. Здесь она ее не нашла и закатилась за сопку.
Они шли по рельсам узкоколейки.
Теперь Серебренников снова думал о капитане Ярцеве. Безусловно, майор знал и то, что Ярцев давно командует заставой и то, что недавно его собирались перевести на штабную работу. Но Серебренников видел, как Ярцев привязан к заставе, и считал, что лучше его не трогать. Так или не так?
Поговорить с Ярцевым, конечно, следовало. Но он будто почувствовал это и попросил разрешения заняться своими делами: один, без помощника.
Серебренников уловил фальшь. Свел брови: занимайся, пожалуйста. Он знал, что хуже всего докучать человеку. Придет время, когда Ярцеву самому захочется отвести душу.
Серебренников изменил свои планы на вечер и отправился на КПП, обещая вернуться в двадцать два тридцать.
Сейчас было двадцать два пятнадцать. Он спешил.
Где-то вдалеке послышался шум приближающегося поезда. Он нарастал с каждым мгновением. Опережая поезд, из-за холма вырвалась слабая полоска света. Она разливалась, словно фантастический рассвет.
Наконец, сконцентрированный сноп лучей заскользил по рельсам, вспыхивая подпрыгивающим голубоватым пламенем. Игрушечный паровозик, запрокидывая вагончики на крутом вираже, вырвался на прямую и заголосил.
Пограничники сошли с полотна. Паровозик поравнялся с ними, приятно обдал ветром.
Мансуров включил сильный фонарь, стал ощупывать вагоны. Пустая платформа. Цистерны. Еще платформа.
Мигнул красноглазый огонек.
Рельсы замерли, ожидая, когда с перестуком колес снова вернется жизнь.
Впереди показалась застава.
ДЕФИЦИТНЫЙ ТОВАР
— Давно так не фартило.
— Выкладывай.
— Дошел после второй стопки. Целуется.
— Не трепись, говорю. Выкладывай.
— Ах, выкладывать... Вот, пожалуйста.
На траву шлепается кожаный бумажник с двумя отделениями. В одном — паспорт и военный билет. В другом двести рублей наличными и аккредитив на три тысячи.
— Что еще?
— Сумочка.
— Давай сумочку.
— Фэ...
— Слушай, «Зуб», руки у тебя золотые. Иначе бы дал в морду.
— Сумочка тю-тю.
— Не крути.
— Я не крутю.
— Так что же на одном бумажнике пофартило?
— А сумочка?
— Вот ты меня выведешь из терпения...
— Есть сумочка, «Буйвол». Только не у меня.
— Опять крутишь?
— У штымпа[8] сумочка. Вместе увели.
— Откуда штымп?
— Ростовский, говорит.
— Как познакомились?
— Ну, я бумажник взял и ходу. В тамбуре электрички дымы пускаю. Сам знаешь, после работы курить хочется. Вдруг он подходит.
Кругом — никого. Он да я. Вытаскивает часы. Я удивился: ну точь в точь как у моего клиента.
— Что же сам не взял?
— Цепочка мудреная. Бился — никак. Думаю: подзашьюсь.
— Так, детка.
— Это, говорит, не вы, случаем, обронили? Конечно, отвечаю, я. Прошу, сэр. Я — за часиками. А он: «Стоп. Предлагаю руку и сердце». Ну, познакомились. Зашился в Ростове паренек. Смылся. Здесь один. Очень чувствительный: скучает.
— Раньше не был в наших краях?
— Упаси бог!
— Ладно. А где часики?
— У него.
— Ну давай штымпа. Познакомимся.
— Организую в момент.
Разговор происходит в зарослях кустарника на берегу ворчливой Нежнинки.
Вечер зажег звезды, выпустил месяц на склоны Знаменского хребта. Вдали угадывается Нежнинский перевал. С грохотом несется невидимая за кустарником электричка. Торопится в Южногорск.
«Зуб» — узкий в плечах, с длинным лицом. Когда смеется, выставляет напоказ золотые коронки. Это его приманка. Замечает приезжий человек хорошо одетого, с виду болезненного парня, тоже, наверно, отдыхающего, и проникается доверием. «Зуб» робко просит разрешения присесть рядом, заказывает коньяк, и жертва обречена...
Ветви кустарника хлещут по щекам. Штымп доверчиво идет за «Зубом», старается не шуметь.
Впереди неожиданно вспыхивает фонарик. «Зуб» отлетает в сторону. Новичок секунду стоит, точно оцепенев, и тоже ныряет в кусты.
Фонарик гаснет. Густой, простуженный голос зовет насмешливо:
— Ну, где же вы, детки?
«Зуб» подталкивает новичка.
— Он.
— Ай, храбрецы!— издевается простуженный голос.
— Так ведь я нарочно,— хихикает «Зуб».
— А я — за ним,— равнодушно говорит новичок.